Стихи про то, как полвторого..
… в начале Бога было слово
такое маленькое, но
настолько это было ново,
что Богу сделалось темно.
Он в первый раз остался с нами
так откровенно наяву,
что надобно по следу с псами
за ним идти, а я плыву
смешно, по-бабьи, по-собачьи,
водой тихонько семеня,
что у плотины даже прачки
не фокусируют меня.
Беззубая, как сом, русалка,
щекотно напрягая рот,
сосёт коленки мне ни валко
ни шатко и наоборот.
Всплывают облака молоки,
и липнет на лицо икра,
я узнаю, не одинокий,
что одиночество — игра.
Мне на затылок гадят птицы,
я облегчаюсь в воду. Нет,
ты видел: окунь серебристый
глотает мочевины след?
Лицо приопуская в воды,
я рыб читаю по губам,
как будто принимаю роды
слов, предназначенных не нам.
Вот свет не то чтобы сгустился,
но стал похожим на плевки.
Господь не в тяжкие пустился,
а опустился в пустяки.
Зима настанет ближе к лету.
И снег сухой пойдёт из глаз.
Не пустяков у бога нету —
всё мелочёвка вроде нас.
Тот, в кителе, оближет марку,
наклеивая мне на лоб,
а клей у марки очень маркий,
заметным оказаться чтоб.
Наверно, стоит оглядеться
и наконец уразуметь,
что жизнь прошла, настало детство,
так точно названное — смерть.
(http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-russkie-sosny)
* * *
В начале бога было слово.
В начало дьявола слона,
и речь, и скрин её помола,
и жир, и жмых, и жернова,
и бакенбарды у кудрявого,
седые по краям немного…
Но бог, раздувшийся до дьявола,
всегда сдувается до бога.
Хор ангелов поёт, как лабухи,
но только на октаву выше
(тем временем в бухой Елабуге
лет семьдесят стихов не пишут).
И ничего тут нету странного,
что после этаких мутаций
у ангелов — лицо Папанова,
а вместо голоса — брегвадзе.
У входа в рай дымят покрышки,
причём по-чёрному дымят.
Там воздух плотный — им не дышат
его кусают и едят.
Там Ольга Ивинская в танце,
что описать и не берусь я,
вот-вот из музыки Сен-Санса
достанет жареного гуся,
покуда Боря — морда лошадью —
вставною челюстью сверкая,
рукой с б/у-шною калошею
грозит грозе в начале мая.
Он там причислен к лику нежити
и вглубь природы опускается,
любить его нельзя, но нежничать
по воскресеньям допускается.
Там богородица закрякала,
сбывается её пророчество:
Иосиф обнимает Якова,
хоть Яше этого не хочется.
Уже определились призраки,
где точно их заменят люди,
а это признак, то есть признаки,
что больше призраков не будет.
А будут сёстры-неудачницы,
вишнёвый сад — на лбах оленьих,
где жизнь от смерти в бога прячется,
а бог в себя от них обеих.
(http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-russkie-sosny)
Титры
Стихи про то, как сложно на пюпитры
расставить вверх стремящиеся титры
Не бог, просеянный сквозь сито,
что мог бы взять февраль за фук, —
снижались хлопья алфавита
и обзывали всё вокруг.
Поверх кириллицы — в латыни
лежал Курчатовский район,
как иероглиф, но отныне
значеньем не утяжелён.
И вы, забыв надеть перчатки,
шагали вдоль его стены:
две безупречных опечатки,
прощанием убелены.
Да не крутите головою,
я обращаюсь только к вам —
к покрытым белою золою
идущим медленно словам.
Как из бобины киноплёнка,
метель то рвётся, то шуршит,
и в бабу черновик ребёнка
скорее вписан, чем зашит.
Мужик, подверженный печали,
стоит проспекта посередь,
где буквы белые вначале
уже успели посереть.
У онкоцентра малолетки
в последний раз белым-белы,
важней, чем стволовые клетки,
им сосен тёплые стволы.
Их души, вот какая штука,
отшелушатся, как парша.
И слёзы упадут со стуком,
а не стекут, щекой шурша.
И снегопад, скажи на милость,
похож на титры под конец.
Зима, видать, опохмелилась,
коль снег хрустит, как огурец.
И, будучи на треть — Сусанин,
он нас до ручки доведёт,
пощекотав её усами,
надетых задом наперёд.
Германн, в лицо целуя Лизу,
заметит синее в глазу,
и языком достанет линзу,
подумав, что слизнул слезу*.
____________
* Жизнь фантастически напрасна.
Плывя в крови её кромешной,
бессмертным доверять опасно.
Одна надежда — на воскресших.
(http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-russkie-sosny)
Продолжение на следующей странице