Журнал «Урал» о книге Яниса Грантса «Бумень. Кажницы. Номага»:
Лариса Сонина
Превращения
Янис Грантс. Бумень. Кажницы. Номага: Стихи. — Челябинск: Издательство Марины Волковой, 2012.
«ЯнисГрантс играет с жизнью в открытую. Мегацель его импрессионистских текстов — поэтизация Челябинска, города, где он оказался, в общем-то, случайно, превращение по преимуществу промышленного центра в поэтический, того же порядка, что Москва или Петербург.
Внезапно приходящая любовь, разлитая в воздухе, пропитавшая серые стены панельных домов, серые листы газет, серый снег и даже серые лица измученных тренировками спортсменок:
письмо.
куда: союз биатлонистов России.
кому: Ишмуратовой Светлане.
излизал все снимки в газетах,
где ты на лыжах,
где ты с винтовкой.
на языке отпечатались логотипы производителей спортинвентаря…
Внезапное и пронзительное проявление теперь уже общих для многих тем:
дворничиха с метлой.
дворничиха незлой.
чтима теперь в миру.
пашет за конуру.
только бы не назад
в страшный Кишкамабад.
горбится на убой
дворничиха с метлой.
а в конуре кишат
восемь дворничишат.
Поэзия для Грантса не самоцель, а источник света — тот самый классический светоч, или — фонарик, или — прожектор, дающий силы не только для того, чтобы заглянуть в себя (для литератора это — не редкость, каких только глубин подсознания и хитросплетаемых словесных фигур не представляли на суд читателя авторы), но и увидеть людей, понять их такими, какими чувствуешь. Это чувствование, это ощущение часто бывает парадоксальным, перепутанным… Отсюда и название сборника: вместо привычного «камень-ножницы-бумага» — «бумень-кажницы-номага».
Этот второй по счету стихотворный сборник уральского автора (первый, «Мужчина репродуктивного возраста: Стихотворения и поэмы», вышел в 2007-м) включает в себя не только старые и новые стихи, но и переводы. Последние, на мой взгляд, могут стать эталонными — по чувству меры, с которым Грантс переводит иноязычного поэта, добавляя чуточку от себя, по ироническому трагизму и трагической иронии, по балансу черного и белого, страшного и пресного, грязи и романтики, быта и бытия.
Вот стихотворение «Желания». Тибор Надари. Вольный перевод с венгерского, как обозначено в подзаголовке.
Эльза хочет собаку и замуж.
Беата хочет пирсинг и дайвинг.
Магда хочет выходной день и ДжудаЛо.
Жужа хочет похудеть и высшее образование.
Марьяна подумывает о маленьком бриллиантике.
черта вам всем лысого!
о работе надо думать!
вот говорят: сутенер — халявщик.
не верьте.
адская профессия.
Общемировые, общечеловеческие темы в локальном масштабе Грантсу удается развить легко и непринужденно не только в переводных, но и в собственных текстах:
дышит одышкой, цветет как самшит,
села в троллейбус, шуршит и шуршит
шепчет. невнятно. и шарит ковшом.
в маленьком. среднем. побольше. большом.
с пола поднимет. уронит с колен.
свой бесконечный полиэтилен.
что ты там ищешь, смешная душа?
на «станкомаше» выходит, шурша.
Такая неявная отсылка к Борису Рыжему с его «сказочным Свердловском» и «школьным двором в районе Вторчермета». Локальное за счет непонятно чего — то ли стихотворного ритма, то ли звукоподражания, то ли за счет грубоватой нежности индустриального пейзажа — перерастает в грустную надмирность, и уже нет разницы, где живет автор и где бродят его герои, смешные или очень опасные, живые или мертвые. Что касается последних, одно из лучших стихотворений о поэтическом бытовании — стихотворение Яниса Грантса под названием «Арешин», написанное несколько лет назад (собеседник автора, реальный челябинский поэт Сергей Арешин покончил с собой весной этого года в возрасте 30 лет):
Арешин спрашивает:
ты что, пьяным пишешь стихи?
я говорю:
конечно, а как иначе.
иначе я не могу выйти с ним на связь.
с кем, спрашивает Арешин.
с ним, ну, который диктует,
с Господом с нашим Богом, говорю я.
фиу-фить, присвистывает Арешин, да ты сволочь.
какая же я сволочь, если избран самим Господом нашим Богом,
говорю я.
а какой у него голос, спрашивает Арешин.
ну, такой натруженный… простуженный, говорю я.
а кто тогда надиктовывает мои стихи
таким визгливым геббельсовским голосом, спрашивает Арешин.
может, геббельс, предполагаю я.
да ты сволочь, предполагает Арешин.
я прислушался.
не прислушивайся, я не предполагаю,
я знаю это,
говорит Господь наш Бог,
и связь обрывается.
По сути, такие тексты ставят крест на уральской провинциальности: массив авторов, пишущих плохо, но, тем не менее, пробивающихся сквозь тернии к премиям, становится неактуальным. Существует просто поэзия, и Грантс — один из ее субъектов. Неизвестно, станет ли он когда-нибудь классиком, но то, что им проведена огромная работа, — несомненно. Все-таки крупные города приобретают статусность и имидж не благодаря ширине улиц и свежести асфальта, но благодаря уровню развития культурного пространства. Янис Грантс как поэт совершенно не перифериен, потому и Челябинск в его стихах действительно и довольно часто превращается в место происхождения и осуществления поэзии. И еще. На месте челябинских властей я бы — в целях развития туризма — мифологизировала не метеорит, а грантсовские тексты, с привязкой к улицам и домам. Пользы было бы больше, потому что они живые и для каждого — как нашептывание того самого внутреннего голоса, который редко подсказывает, но всегда поддерживает».
Лариса СОНИНА
Журнал «Урал», № 1 за 2014.
Еще о книге:
О книге только что вышедшей
Сергей Ивкин о книге
Многие о книге
Елена Сыч
30 января 2014Янис, ты так похож на свои стихи! В тебе такое совмещение несовместимого! И этим ты особенно интересен. Когда ты станешь классиком… остальное скажу при встрече.
Издательство
18 марта 2014Вот, это журнал «Воздух» №3-4, 2013, рубрика «Раритеты от Данилы Давыдова»:Янис Грантс. Бумень. Кажницы. Номага: СтихиЧелябинск: Изд-во Марины Волковой, 2012. — 160 с.Новый сборник челябинского поэта композиционно вывернут: книги и части, составившие его, следуют в обратной нумерации. Принцип «с ног на голову» вполне отвечает абсурдизму и парадоксализму Яниса Грантса: его стихи могут ассоциироваться и с обэриутскими (в особенности хармсовскими), и с конкретистскими (в первую очередь, вспоминается Игорь Холин) практиками; сближение здесь и в опоре на детское сознание, воспринятое, впрочем, вполне остранённо. Среди техник Грантса — и заумь, и гротеск, и гипербола, и примитивистская масочная поэзия (здесь возникает ещё одна параллель — с Владимиром Уфляндом); при всём при том лирический субъект вовсе не изъят из этих стихов, он явственно подразумевается, а иногда и выступает на первый план. В книге публикуются также переводы с венгерского (Тибор Надари) и башкирского (Сайджан Тимуров), а в приложении — в качестве, думается, своего рода ориентиров — «Шарики» Хармса и «Сто фактов обо мне и моём брате» Марии Ботевой.Мой командир был гад и склочник, / хамло, хапуга и т. п. // самозабвенно, покусочно / я свежевал его (заочно, / зато семь раз в неделю — точно) / у мусорки за КПП // мой командир меня баюкал: «раз! два! отбой! закрыть глаза!» // его и в штабе звали [censored] / он пасовал при трёх тузах.