Аннотация: В статье рассматриваются художественные особенности книги челябинского поэта Я. Грантса «Бумень. Кажницы. Номага».
Представлен анализ системы мотивов и образов в лирике автора.
Ключевые слова: мотив; образ; поэтика; художественные особенности.
Abstract: This article discusses the book features art Chelyabinsk poet J. Grants «Bumen. Kazhnitsy. Nomaga». Presents an analysis of the system motives and images in the lyrics author.
Keywords: motive; image; poetics; art features.
В последние годы изучение региональной литературы становится все более актуальным, т. к. открывает перспективы изучения феномена провинциальной литературы, являющейся полноценной частью общероссийского литературного процесса.
Янис Грантс родился в 1968 г. во Владивостоке. С 2002 г. живёт в Челябинске. Публиковался в журналах «Знамя», «Волга», «Урал», «Крещатик», «День и ночь» и др. Лауреат Большой Независимой поэтической премии П (2008). Руководитель поэтической секции литературного объединения ЧТЗ им. Михаила Львова. Автор книг поэм и стихотворений «Мужчина репродуктивного возраста» (2007), «Бумень. Кажницы. Номага». Стихи Яниса Грантса включены в третий том «Антологии современной уральской поэзии», информация о нём — в «Энциклопедию УПШ» (2013).
По своей творческой стратегии Я. Грантс стоит между младшим и старшим поколением и имеет возможность наблюдать, воспринимать их поэтику, обращаться к историко-литературным феноменам. Суммируя и творчески перерабатывая опыт предшественников, своих старших и младших современников, Я. Грантс выстраивает поэтическую стратегию, адекватную стилистике новейшего времени.
В данной статье подробнее остановимся на поэтике второй книги Яниса Грантса «Бумень. Кажницы. Номага», в которую вошёл сборник стихов «Мужчина репродуктивного возраста». В заглавии книги раскрывается содержание. «Камень. Ножницы. Бумага» — детская игра, в которую, порой играют и люди взрослые, для того, чтобы сделать выбор. «Бумень. Кажницы. Номага» состоит из двух книг, причём начинается со второй: «Книга № 2. Музыка для беременных». Заканчивается, соответственно, книгой первой «Мужчина репродуктивного возраста». Такой принцип расположения частей, как отметила Екатерина Симонова, «создаёт необыкновенное ощущение карусели, которая самым непонятным, приятным и головокружительным образом начинает крутиться в обратную сторону» [1, с. 110]. Композиционное строение и заглавие демонстрируют игру с читателем, свойственную творчеству поэта.
Во многих стихотворениях Я. Грантса звучит мотив взрослой детскости, беззащитности взрослого человека перед миром, наполненным кошмарами. Через детские страхи, через отчуждение автор обращается к тематике смерти. мотивы смерти и детства мифопоэтически сближены, становятся метафорой, демонстрирующей несводимость мира к каким-то общим понятиям и правилам:
открывают птичьи клетки мертвецы.
разлетаются дрозды. щеглы. скворцы.
прижимает мишку плюшевого принц.
так, что пуговицы лезут из глазниц [3, с. 37].
Мир агрессивен по отношению к человеку, даже находящемуся в утробном состоянии. Человек находится в вечном состоянии борьбы и противопоставления себя миру, от этого возникает усталость и желание безопасности и покоя:
он замрёт в темноте, а труба пуповинная
будет гнать ему дым, будет — градусы винные.
и живот, как мембрана динамика вздуется
и певица в утробу закаркает с улицы [3, с. 10]
Мотив маргинальности, неприкаянности повторяется во многих произведениях поэта, тем не менее, не придавая им трагической интонации, пафоса вследствие эмоциональной прямоты высказывания и использования карнавальной эстетики:
я голоден орёт ребёнок
я продавлен орёт диван
ты последний шанс орёт святое имя
я вызову милицию орёт из-за стены старуха-процентщица
убей её орёт топор
стоп
у меня нет топора [3, с. 67]
Карнавальность создаётся, например, появлением в тексте абсурдистского образа говорящего дивана, аллюзии на старуху процентщицу Достоевского, святого имени «пушкинагоголялермонтова», воплей ребёнка и совмещении всего этого шумного мира в рамках одной ситуации. Герой оказывается в отчуждённом, неприкаянном положении, когда его не понимают даже близкие люди:
я последний шанс русской литературы
ору я
не смей осквернять своей блевотиной святое имя пушкинагоголялермонтова
орёшь ты [3, с. 67]
Персонажи стихотворений (а вместе с ними и лирический герой) Яниса Грантса переливаются всеми возможными оттенками «инаковости» и маргинальности: от хрестоматийных, бедности и пьянства, до актуальных, инфантильности, безумия и различных малопривлекательных девиаций [6]. Через маргинальные мотивы, образы, персонажей поэт передаёт опыт страдания человека, жестокость и тяжесть реалий жизни.
Жизнь не просто прошла мимо персонажей творчества Я. Грантса, она втоптала их в землю, обернулась катастрофой. Мотивы неприкаянности, ощущения чуждости всего происходящего, неясность смысла жизни становятся ключевыми в поэзии Я. Грантса:
дворничиха с метлой.
дворничиха незлой.
чтима теперь в миру.
пашет за конуру.
только бы не назад
в страшный Кишкамабад [3, с. 69].
Свойственная поэту мучительная исповедальность опосредуется и нюансируется самоиронией и обращением к абсурду [6]. Главный герой в финале стихотворения остаётся глубоко несчастным внутри и искалеченным жизненными трагедиями. Смех в стихотворении «Тётя смеётся», как и во многих произведениях поэта, является единственным выходом из ситуации, казалось бы, безнадёжной:
мужа и сына похоронила выдала дочь за корсиканца
вот и придумала сланцы
вот и смеётся
кот о венозные ноги трётся
тётя смеётся
смеётся
смеётся
а что ещё остаётся [3, с. 51]
Образ маргинала, атмосферу маргинальной жизни, жизни на грани, за пределами, жизни на обочине Янис Грантс создаёт, описывая условия быта, предметы, вещи, артефакты:
мусоровоз
отнимает у них
вчерашнюю лапшу
спитые пакеты чая
сухой хлеб
они расходятся обещая вернуться [3, с. 141]
В поэзии, наследующей традиции авангарда, одной из ярких особенностей является категория телесности. Человеческое тело, его строение и физиологические функции семиотизируются отдельными культурами [5, с. 202] не в меньшей степени, чем внешний вид или костюм:
в их жёлтых глазах
отражаются
взлетающие контейнеры
в их щербатых ртах
полно ядовитой
слюны
их ноги
со вздутыми венами
прошагали до Луны и обратно [3, с. 141]
Иногда абсолютизация тела доходит до такой степени, что само тело парадоксально трансформируется в «квази-знак». Символистская установка на жизнетворчество, заимствованная футуристами, привела к предельной семиотизации телесного. Тело становится поэтической формой. Поэт закован формой, тем видом, что мы называем человеком [4, с. 145]. Стихотворение «Человек-тополь» — пример квази-знака:
Не просыпаясь, чувствовать, что слеп,
Что веки заковал тяжелый снег,
Что ноги дали корни, проросли,
Что в венах — вместо крови — сок земли, [3, с. 136]
В стихотворениях Я. Грантса телесность не всегда сводится к образу человека, но оказывается своеобразным, универсальным кодом, позволяющим осмыслить мир в его единстве и целостности.
Системой координат, знаков поэт представляет городское пространство, в котором живут его лирические герои, — улицы, по которым они гуляют, дома, в которых они живут, транспорт, в котором они ездят. Город напоминает «сценическое пространство, ограниченное декорациями» [2, с. 24] и различными предметами театрального реквизита:
я вышел из починки. жгут костры
из листьев тополей на Руставели [3, с. 6];
шумит развал. галдят скамейки.
блуждают сытые семейки [3, с. 34];
трамвай восьмого маршрута
едет по воображаемым рельсам [3, с. 78];
Городская жизнь воспринимается не как сплошной временной поток жизни, а как «дискретная череда мизансцен» [2, с. 78]. В стихотворении «Кировка» Я. Грантс через призму восприятия лирическим героем окружающей его среды, людей, пространства, описывает горожан, гуляющих по Челябинскому Арбату:
подолом щекоча брусчатку
парит невестаюбкавсмятку [3, с. 34].
усатый бард сдурел от скуки
он повыкручивал бы руки
всем пивопьющимрукивбрюки [3, с. 34]
В стихотворении «Троллейбус» автор создаёт маргинальный образ горожанина-старушки, довольно распространённый во многих городах, в том числе и Челябинске. Приметой именно челябинского текста выступает название остановки — «Станкомаш»:
дышит одышкой. цветёт как самшит.
села в троллейбус. шуршит и шуршит.
шепчет. невнятно. и шарит ковшом.
в маленьком. среднем. побольше. большом.
с пола поднимет. уронит с колен.
свой бесконечный полиэтилен.
что ты там ищешь, смешная душа?
на «станкомаше» выходит, шурша [3, с. 22].
В этом стихотворении Янис Грантс мерит жизнь человека полиэтиленовым пакетом, тем самым показывая ненужность и незаметность человеческого существования. Лирический герой теряется в городском пространстве.
Поэзия Я. Грантса, в контексте творчества других челябинских поэтов, организует специфическое явление, названное современной литературоведческой наукой «региональный поэтический текст», поскольку отражает мозаичную панораму литературного процесса, развивающегося в едином хронотопе.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Вещь: литературный журнал. — Пермь : Сенатор, 2010. — 124 с.
2. Голубков, С. А. Семантика и метафизика города : «городской текст» в русской литературе XX века : учебное пособие / С. А. Голубков. — Самара : Самарский университет, 2010. — 167 с.
3. Грантс, Я. И. Бумень. Кажницы. Номага : стихи / Янис Грантс. — Челябинск : Изд-во Марины Волковой, 2012. — 160 с.
4. Малевич, К. С. О поэзии / К. С. Малевич // Собрание сочинений : в 5 т. — М. : Гилея, 1995. — Т. 1. — 376 с.
5. Фарино, Е. Тело. Анатомия. Метаморфозы // Е. Фарино // Введение в литературоведение. — СПб. : РГПУ им. А. И. Герцена, 2004. — 321 с.
6. Филатоф, А. О стихах Яниса Грантса / А. Филатоф // Антологии современной уральской поэзии под редакцией Виталия Кальпиди. Т. 3. — http://kulturaperm.ru/content/Ural’s%20Antologia_Final(1).pdf (дата обращения 15.12.2013).
