Конечно, было немного смешно, что именно мужчины с таким жаром описывали необычайную красоту молодого Александра Калужского.
“Нечто среднее между Дорианом Греем, как мы его представляем, и Иисусом Христом”, — говорил другой Александр, Верников, друг, один из составителей сборника и ведущий презентации в редакции журнала “Урал”. Тему подхватывал и развивал Юрий Казарин, у которого Калужский “в те баснословные года” вызывал ассоциации разве что с древними греками. Ни возражать, ни иронизировать, однако, не хотелось. Множество людей, мужчин и женщин, еще может подтвердить, что да, мы помним, таким он и был. С другой стороны, это время уже подернулось золотой дымкой, и его герои, особенно те, кто уехал, — они приобретают статус полубогов. Почему-то вторая половина 80-х в Свердловске кажется теперь залитой солнцем и блестящей после дождя. И песни “Наутилуса” (чьим менеджером был Калужский), и “Дар” в “Урале”, и надежды, и эксперименты, и такая ясность на много, много лет вперед. Наша античность. Неужели только потому, что мы были на двадцать лет моложе?.. Сам Калужский в прекрасном (насколько можно судить по скайпу) костюме улыбался, восторги далеких друзей принимал без глупого жеманства, стихи читал охотно: свои — на русском, лермонтовские — на английском, в своем переводе. “Казачья колыбельная” звучала особенно завораживающе. Показалось даже, что это не случайно.
Ведь и стихи самого Александра Калужского — это часто такие попытки убаюкать, успокоить душу, укачать ее на волнах ритма. Это ночная поэзия. “Не спится, и за дверью непогода — так хлещет только на краю земли” (есть в этой подборке, кстати). Первое стихотворение как бы задает интонацию всей книги. Бессонница и ненастье, и ветки стучат в окно, и ветер хлопает калиткой, мешая уснуть, и “будто топчется кто у порога — дверь откроешь — за ней только дождь”. Ночь и дождь, вода и ночь, и так снова и снова. “Проснешься ночью в Новом Орлеане — на потолке, как будто на экране, играет отраженная вода”. И кому, скажите, оно не знакомо, это мучительное недоумение в момент, когда выныриваешь из сна: “Какого хрена я попал сюда?!” (”Новый Китеж” есть вот здесь). В Новом ли Орлеане, в Екатеринбурге ли — нигде не спрячешься от ощущения, что ты в каком-то чужом месте, что настоящее твое место не здесь. Наверное, бездны воды между тобой и близкими людьми делают одиночество особенно острым. Особенно ночью. А разлука опять и опять доказывает, как она умеет прояснять самые главные вещи. Может быть, за этой ясностью и уезжают так далеко русские поэты.
Рожденного средь вечной мерзлоты
знобит — чем глубже в ночь, тем ощутимей;
сны тягой неуклюжей налиты,
как лес во время сплава на Витиме.
Жизнь растеклась в погоне за теплом,
и русло утром благостно и ровно,
покуда одиночество багром
не шевельнет притопленные брёвна.
(Калужский А.С. Невозвратные глаголы: Стихотворения и переводы. — Екатеринбург: Творческое объединение “Уральский меридиан”, 2012. С.60)
Валентина Живаева, филолог, руководитель «Культурного центра Библиотеки Белинского»
