УПШ глазами студентов — 1

sss

Работы студентов*, посвященные Уральской поэтической школе**.
Серина Анастасия, Пермь.

Проблема территориальной идентичности Урала

в «Антологии уральской поэзии»

(на примере контаминаций Урала)

Термин «территориальная идентичность» мы заимствуем из социологии и психологии. Именно в этих научных областях территориальная идентичность рассматривается как часть идентичности социальной. Социальная идентичность — один из процессов социальной идентификации, который состоит в том, что по мере того как внутри группы отношения все более стабилизируются, идентификация ее членов становится более деперсонализированной, индивидуальные свойства становятся психологически относительно менее важными, чем общие групповые свойства. Социальная идентификация организует социальный мир в группы и определяет самого человека как члена одних групп, но не других. И достаточным основанием для социальной идентичности, для формирования знания человека о самом себе, становится пространство. [1] Процесс регионализации в России в 1990-е годы вызвал относительно новое явление в жизни российского общества – региональную идентичность, то есть наличие в массовом сознании компонента соотнесенности своего места в территориальном пространстве преимущественно с региональным локусом. [2]

Известно, что территориальное самоопределение активно переживается провинциальными писателями 1980-1990-х годов. [3] Как именно переосмысляется чувство места у уральских поэтов в XXI веке нам и предстоит проследить в настоящем докладе.

Материал для анализа — корпус текстов из «Антологии уральской поэзии». Это три поэтических сборника, своеобразных «стоп-кадра» литературного процесса на Урале (1996, 2003, 2011). В выбранных стихотворениях упоминаются названия трех самых крупных уральских городов Челябинск, Екатеринбург и Пермь. Ранее с помощью метода контент-анализа [4] мы выявили количественное соотношение этих названий в третьем томе «Антологии уральской поэзии». Сегодня мы сосредоточимся на качественных, т.е. содержательных аспектах.

Уральская поэтическая школа, как не без основания заметил Дмитрий Быков в своей статье «Рыжий» о трагически ушедшем уральском поэте, всегда сводилась к «подчеркиванию своего трагического геополитического положения (провинция, экология, грязь, смог, наркота, влияние буддийского востока) и к культу ранней гибели» [Быков].

Немаловажно, что и уральская поэтическая школа в целом маркируется через географическую принадлежность. Мы провели подсчеты упоминания уральского топоса во всех трех томах «Антологии» и качественно охарактеризовали этот корпус текстов. Количественные подсчеты показали, что обращение к этому фактору возросли от первого к третьему тому. Но при качественном анализе мы можем наблюдать существенные различия в восприятии места. Для этого мы сравнили восприятие городов у авторов «поэтического андеграунда» 1980-1990-х годов и у молодых уральских поэтов ХХI в.

Пермь.

В первом томе «Антологии» мы можем встретить образ дремучей Перми, места, находящегося, где-то на краю, на отшибе (подобно нахождению Урала в целом). Тут же начинает проявляться семантика чего-то колючего и когтистого. Так, например, в стихотворении В. Дрожащих такую семантику носят образы деревьев.

Непрочитанная страница,
милых рук дорогой узор,
Пермь дремучая притомится
и колючий с ней разговор.
(Владислав Дрожащих) [5; 84]

Пермь в уральской поэзии может приобретать и анималистические черты. «Перми многокогтистая отчизна» в стихотворении Владислава Дрожащих представляется нам в образе животного, непременно хищника. Скорее всего, это образ медведя, как одного из основных символов Урала. Строчка транслирует некоторый отголосок зооморфизма уральской мифологии.

Себе поверь по жизни-дешевизне,
Перми многокогтистая отчизна:
ты — полутрезвость или полутризна;
не по тебе обетованный рай.
(Владислав Дрожащих)[5;84]

Ранее проанализировав особенности городского пространства Перми в поэзии Антона Бахарева-Черненка и Ивана Козлова, мы пришли к выводу, что у обоих поэтов наблюдаются основные значения пермского текста, то есть, семантические константы, отмеченные исследованиями Владимира Васильевича Абашева. У Антона Бахарева это – погруженность в природное (сродни поэзии В.Дрожащих), а у Ивана Козлова – инфернальная хтоничность (наряду с «Приди мне в голову, что Пермь сродни аиду…» В.Кальпиди).

Таким образом, с одной стороны, мортальные и эсхатологические признаки пространства города могут быть продолжением традиций уральской поэтической школы (мотивы смерти и хтонического ужаса стихотворений В.Кальпиди в различных вариациях), но в то же время несут в себе отпечаток современности (Иван Козлов словно отсылает к популярным в интернете образам Ктулху – «Мифы Ктулху»).

 

Челябинск.

Пожалуй, сильнее всего образ Челябинска предстает перед нами в поэзии составителя «Антологии» и активного культурного деятеля этого города – Виталия Кальпиди. В его стихотворении «В южно-уральской далекой стране…» перед нами возникает образ Челябинска как территории почти сказочной. Однако сказочность практически переходит в фантасмагоричность.

***
В южно-уральской далекой стране,
Под небесами Челябинской волости,
Женщина плотно прижалась ко мне,
Будучи этим исчерпана полностью.

В этой чудесной стране слесарей
И голубей с новогреческим профилем
К иглоукалыванию дождей
Ты привыкаешь быстрее, чем к морфию. [6; 131]

С первого взгляда кажется, что городу присущи в большей степени неприглядные образы и специфическая лексика. Однако с начала стихотворения это почувствовать довольно сложно. Далекая страна – частотный образ Урала в целом. Она несколько романтизируется, подчеркивается старина и провинциальность («Челябинская волость»), здесь употребление устаревшего слова несколько «поднимает» стиль высказывания, стилизуя начало стихотворения под сказочный зачин.

В видении автора Челябинск – пространство контрастов: это «чудесная страна», но ее населяют слесари. Здесь, как, впрочем, и везде, летают голуби, но голуби Челябинска имеют «новогреческий профиль». Возникающий здесь мотив дождя, так же привычный для уральской поэзии, соединяется с процессом иглоукалывания, который, в сущности, несет положительное отношение, действие, вследствие которого облегчается боль (отсюда и упоминание морфия). Автору, как любому сказочнику, открыт и загробный мир. Но характерный для уральской поэзии мотив смерти здесь так же контрастирует с чем-то вполне гармичным («И под землею у нас – благодать»).

Интересно, что сама номинация города из величественной «Челябинской волости» может трансформироваться в разговорную, общежаргонную форму «Челяба». Здесь уже никакого контраста нет. Слесари могут жить в «Челябе» вполне гармонично. Эту же форму мы можем увидеть и в стихотворении Александра Петрушкина «Телесный сад, где ест меня листва…»(2011)

Телесный сад, где ест меня листва,
Зачитывает скромные права –
Перелистав, как нищенка, слайд-ленту,
Подкожный слайд: наверно, ты права:
Что ждать в Челябе, прислонившись к ряду
Подземного скрипящего крота?… [6; 211]

Последние две строчки отсылают нас и к хтоничности, присущей уральской поэзии, и к общей тотальной слепоте (образ крота как подземного слепого животного) и безысходности. Примечательно и появление звукового ряда. Зачитывание прав листвой наверху внизу сменяется более неприятным звуком, скрипом, который издает все тот же крот.
Стремление к удобству произношения названия города проявляются в попытках вообще его сократить. Так одно из стихотворений челябинского поэта Яниса Грантса «Розмарин», построенное опять же на контрасте в данном случае заводов и комнатных растений, заканчивается строчками

ненавидим ты и единственен
город Че [6; 62]

Таким образом, мы видим, что номинации Челябинска вариативны от патетичного «Челябинская волость», до пренебрежительно жаргонного «Челяба» или вообще символически сокращенного «Че». Однако эти же номинации мы встречаем и в поэзии Виталия Кальпиди, и мы можем отметить некоторую преемственность «молодой» поэзии у старшего поколения. Образ Челябинска в поэзии, представленной в «Антологии», носит в себе множество мотивов, присущей уральской поэзии. Это индустриальная направленность, а также мортальные и хтоничные образы, характерные для поэзии данного региона. И как особенный признак Челябинска в поэзии мы можем отметить обилие контрастов и противопоставлений.

 

Свердловск.

По результатам контент-анализа номинация «Свердловск» встречается намного чаще, чем «Екатеринбург». Это может быть объяснено, на наш взгляд, двумя факторами: либо номинация «Свердловск» употребляется в качестве обращения к советскому прошлому, либо используется для экономии произносительных усилий. Как мы убедились на примере Челябинска, последний фактор играет немаловажную роль.
Большая часть стихотворений первого тома «Антологии», где упоминается этот город, прямо или косвенно связана с античными мотивами.

Гениальный тусовщик, вернувшись в родную Итаку…
Помнишь, как возвратился любимец богов, Одиссей?
Он стоял, как и ты, у ворот за гранитным засовом…
или въехал в Свердловск, где на долгое время пропал.
(Дмитрий Долматов) [5; 62]

В чёрно-белом Свердловске заносят снега — в протокол.
На Итаке зима — на Итаке тепло и вино.
(Евгений Туренко) [5; 281]

Кариатиды города Свердловска
Свободным членом делают наброски
На злобу дня: по улицам Свердловска
Гомер ведёт Троянского Коня
В библиотеку имени меня.
(Роман Тягунов) [5;309]

Как мы видим, в большинстве стихотворений первой антологии авторы отождествляют Свердловск с Итакой, согласно греческому эпосу, родиной Одиссея.
История Одиссея – история долгого возвращения на родину. Авторы живут на закате целой эпохи, и этот путь может символизировать либо начало обретения той самой родины, либо окончательную ее потерю.

В третьем томе «Антологии» употребление старого названия города «Свердловск» в большинстве случаев носит негативный характер. В первую очередь, это часто связано с сопутствующим мотивом алкоголя. Жизнь в городе под названием «Свердловск» для ряда героев возможна только в измененном состоянии сознания.

Герой стихотворения Константина Комарова, оказавшись внезапно на улице, куда он не хотел выходить, герой превращается практически в героя, для которого расстояние в пятьсот метров кажется почти непреодолимым. Свердловск предстает труднопроходимой, болотистой местностью.

***
500 шагов до магазина.
Всего-то ничего. Чуть-чуть.
А будто тянешь в мокасинах
тяжелый по болотам путь.

…и шагу сделать не могу:
настолько все смешно и плоско,
и на замерзшее рагу
похожи улицы Свердловска.

Скорей – туда. Мне страшно здесь,
где свет под темень наплывает… [5; 157]

Таким образом, в стихотворении Комарова Свердловск – просто обступающий человека мир, место жизни. Вспомним, каким видел Свердловск, например, Борис Рыжий:

Приобретут всеевропейский лоск
слова трансазиатского поэта,
я позабуду сказочный Свердловск
и школьный двор в районе Вторчермета. [7; 157]
Или
Мрачно идет вдоль квартала народ.
Мрачно гулит за кварталом завод. [7;157]

У Рыжего Свердловск ярок и темен. И в сравнении с такими описаниями, можно сделать вывод, что современные поэты «не видят» Свердловск вообще.

 

Список литературы.
1. Самошкина И.С. Территориальная идентичность как социально-психологический феномен. Автореферат дисс._…_ канд. филолог. наук. М., 2008. 185 с.
2. Кадочникова И.С. Проблема территориальной идентичности в лирике М.Зиминой // Уральский филологический вестник. 2013. №2. С. 168 – 181.
3. Абашева М.П. Писатель «здесь и сейчас» (территориальная идентичность современных уральских литераторов: пермяки и екатеринбуржцы) // Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты. М., 2004. С. 329 – 350.
4. Дмитриев И. Контент-анализ: сущность, задачи, процедуры. [Электронный ресурс]. URL: http://www.psyfactor.org/lib/k-a.htm (дата посещения: 23.04.2013)
5. Антология современной уральской поэзии. 1 том (1972-1996). Челябинск, 1996. 360 с.
6. Антология. Современная уральская поэзия 2004 – 2011 гг. Челябинск, 2011. 351 с.
7. Антология Современной уральской поэзии. 2 том (1997-2003). Челябинск,2003.

 

*11 апреля 2014 года на филологическом факультете ЧГПУ проводился зональный молодежный научный семинар
«Уральская поэтическая школа рубежа ХХ-ХХI вв. глазами студентов».

** Научная конференция по Уральской поэтической школе (движению) состоится 24-25 сентября в Екатеринбурге.

ФОТО: Михаил Придворов