Анжелина Полонская
Анжелина Полонская об Андрее Санникове.
«Биография? Много раз опубликована, с разной степенью подробностей. В принципе все это напи-
сано о каком-то совершенно другом человеке, прямолинейном и геройском. И эмоционально — вооб-
ще не имеет ко мне отношения. Поэтому ничего не изменится от того, какой вариант использовать.
Прошлое прожито. Для меня вот, знаете, что важно… Что в „Трудах Государственного Эрмитажа“
только что опубликовали результаты исследований граффити с написанным тонкой иглой текстом
на персидском на обнаруженной мной серебряной драхме Хосрова II Парвиза. Вот это событие! Вот это
утешение!»
Андрей Санников, пожалуй, один из самых загадочных, волшебных поэтических современников. С совершенно необычной метафорикой. Никогда не знаешь, куда вывернет его стихотворение, какой образ заставит
ошеломленно умолкнуть. Проникая в мир его стихов, словно видишь короткометражные сны, не имеющие ничего общего с обыденностью.
Странная, страшная, совершенно необъяснимая словами реальность проступает сквозь материю стихотворения. Иногда сбой в строке, осознанный ритмический уход, привносит в стих некое несовершенство, то есть то, что делает искусство высочайшим. Да, именно еле различимый слом, нюанс, на мой взгляд, и придает произведению уникальность. Такова музыка Шостаковича. Картины Ван Гога. Такова поэтика Санникова.
Мы, как обычно сегодня бывает, не знакомы с Андреем Юрьевичем лично. Время разбросало нас. Не российские бескрайние «расстояния, версты, мили», которые не помешали шестидесятникам держаться так или иначе вместе. Время разобщенности, малой культуры, из которой исходит агрессивное неприятие чужого образного мышления, если оно выпадает из общего мейнстрима. Но для меня не помеха слышать и слушать поэзию, когда она жива. И по ту сторону Вселенной.
Впервые стихи Санникова я нашла случайно в сети и с тех пор перечитала почти все, что публиковал Андрей Юрьевич.
Поэт просил меня не смешивать раннюю лирику с более зрелой, но я не могу удержаться и, нарушив табу, приведу короткое стихотворение (да простит мне А. Ю. эту вольность).
К ночи
надломится тихо за горлом моим позвоночник.
Лицо
станет древесным листом
и ляжет
в поверхность лица твоего, оборвавшись
И память
лохмотьями грузными хлопает сыро над нами
Специально для «РШ» я задала традиционный вопрос о Швейцарии. «У меня к современной Швейцарии нет отношения, — написал Санников. — Даже при усиленном размышлении о ней — не становится для меня Швейцария реальной, трехмерной, не материализуется до звука, запаха, тактильных ощущений.
Отсутствует неимоверность, волшебность, отсутствует любое сходство с моей жизнью и с моей страной. Вот сражение при Моргартене — это да! „Швейцарская пехота бросает камни в наступающих рыцарей“ — вот тут жизнь, звук, рёв, горе, гордость. Когда я читаю об этом, перестаю сутулиться. Такое же впечатление на меня производят немецкие мемуары о рабочих отрядах, вышедших под Москвой на врага с молотками в руках.
Неимоверно!»
В августе незрячем и невзрачном
на бомбардировщике прозрачном
двойники и даже тройники
отвезут меня в Березники.
Приземлимся при дожде и громе
на заброшенном аэродроме
в полвторого ночи и пойдем
к яме, где когда-то был мой дом.
На проспекте Веры Бирюковой
встанем мы, построившись подковой,
и достанем ржавые ТТ.
Ливень все сильнее и т.д.
Кашляем, на подбородках — сажа.
Вот и искажения пейзажа —
реки приседают и встают,
горы, как прохожие, снуют.
Нас, как будто в тамбуре, болтает,
дождь то вниз идет, то зависает.
Яма то зевает, то вопит,
то шипит, как будто в ней карбид.
Вот теперь-то все должно случиться —
шансов нет, но может получиться.
Ржавчина стекает из руки.
Щелкнули железные курки.
Мы стреляем, что есть силы, в яму.
Пауза на длинную рекламу.
А потом все хорошо — зима,
дом в снегу на склоне у холма.
