Константин Комаров, поэт, кандидат филологических наук, критик культуртрегер. 5 поэтических книг. Автор Уральской поэтической школы. Живет в Екатеринбурге.
http://mv74.ru/upsh/konstantin-komarov.html
ГЛАВА № 7
Наверняка читателю ясно, что интересен тот художник, кто закончил подростковый период познания мира и приступил наконец-то к его созданию.
* * *
Мальки раскачивают лодки,
давно лежащие на дне,
и водка пролезает в глотки
уже не вся и не вполне.
Постами чавкают соцсети,
пьют свой елеевый мазут,
и незнакомые соседи
по грязным лестницам ползут.
Тебя косматит в хвост и в гриву,
но, убегая от нытья,
попробуй посмотреть на бритву,
как только на предмет бритья.
Посмотришь пару раз иначе –
садись в хароново такси,
чтоб траурно: «А был ли мальчик?» –
трепач запойный вопросил.
Живи себе уже давай, а,
как самый распоследний бог,
с утра уверенно вставая
на сахарную вату ног.
В любой ночи тебе виднее,
кого и некого позвать,
ты знаешь, как слова твердеют,
чтоб выстелить тебе асфальт.
У смерти не подбиты сметы,
она в твою не бьётся грудь,
развёрнут путь к любви и свету,
и надо на него шагнуть.
Но нет такого слова «надо»,
а есть такое слово – «я»,
который прочь бежит из ада
похмельного небытия,
которому ты будешь рада –
родная, тёплая моя.
* * *
черствеют снов вчерашние коржи,
расплылись краски на ночном мольберте,
проходит жизнь, нелепая, как жизнь
со всеми преимуществами смерти,
фонем дробится в горле бирюза,
и голос твой утрачивает мелос,
выплёвывают слёзы те глаза,
которые лишь целовать хотелось,
течёт в сосудах мраморная ртуть,
и зайцы топят дедушку мазая,
в иную бы картину занырнуть,
из полотна уже не вылезая;
так, никого ты больше не предашь,
по судьбам пробегаясь акробатом,
и, телом протыкая карандаш,
погаснешь тихо в свете прикроватном
и красками, похожими на кровь,
распишешься в печали и покое,
и холод распахнёт твоё окно,
в нём отразивши зеркало дневное.
* * *
Холодным ветром воздух сгорблен,
и убеждать – тяжёлый труд
себя в том, что дороги скорби
к чертогам радости ведут:
неубедительно выходит,
сопротивляются мозги.
В пустом подземном переходе
играет нищий без ноги.
Играет на губной гармошке,
примёрзшей намертво к губам,
как будто просит он морошки,
как Пушкин, побывавший там.
И чуточку вокруг теплеет,
и хочется не горевать,
и зёрна отделять от плевел
вдруг начинает голова.
И сквозь настил дорожной соли
вдруг пробиваются цветы.
Никто другой так не способен
услышать музыку, как ты.
Теперь становится понятно,
что эта боль не навсегда.
Цвети, январская поляна,
гори, далёкая звезда!
И пахни, зимний мир, полынью,
и, снег полуночный, – скрипи!..
Не позволяй душе унынья.
Усни и спи. Усни и спи.
* * *
Барахтаться в бархате хуже,
чем перхать от перхоти злой,
когда ты пристыжен, простужен
и кончился твой проездной,
когда коридор межпалатный
один – от шестой до шестой –
и в небо везёт эскалатор
тебя на известный постой,
когда на пустой дебаркадер,
забытый за давностью лет,
загружен последний декабрь
и для января места нет…
И всё-таки ад этот – лучше
придуманных кем-то высот,
где главный затраханный ключник
ключами глухими трясёт.
Будь горд, к тихой боли привыкнув,
садясь на продавленный стул,
что сделал от лужи прививку,
хоть моря и не потянул…
* * *
По факту своего рожденья
в сём самом смертном из миров –
мы получаем поврежденье,
и каждый сразу нездоров.
И все грядущие изломы
содержит первый тот излом,
когда творим сплошное зло мы,
хуля небесный произвол.
И, восставая из постели,
под неба пылью голубой,
мы в день идём, как на последний
и нерешительный, но бой.
Расшиты скатерти канвою,
замешан утренний салат,
ножом из хлебного конвоя
последний вырезан солдат.
И бледно-красные томатцы,
слезливый источая хром,
в рассольном ужасе томятся,
как связка гланд во рту немом.
Но не горит благим предвестьем
над нами светлая звезда,
и подъезжают к нам подъезды,
дрожащие, как поезда.
И вновь по венам невесомым
сквозь мерный так и нервный тик
ползёт холодный, невесёлый,
наш самый первый в жизни миг.
* * *
Листок тетрадный – не скрижали,
а просто бледная тюрьма,
где ночью в синем баклажане
нисходит яблоко с ума.
И вылетают все форсунки,
заламывают руки дни;
на белом клеточном рисунке
изобразить сие рискни!..
Творец замешивает тесто –
повадку рук его узри.
И лишь молчанье в недрах текста
пускает буквы-пузыри.
И льётся страшный сок из тучи
небесных и подземных слов –
прокрастинацией измучен
я воплотиться не готов.
Но мерно затихает сердце,
сталь воздуха глушит полёт,
и над Невой, как над Исетью,
сплошная истина встаёт.
* * *
У меня слишком много свободы,
как у ангелов божьих в раю,
но упрямо стенные разводы
проницают сетчатку мою.
Говорят, не бывает такого,
чтоб одна пустота за окном.
Мне о том поясняли толково,
но уверен я был лишь в одном:
если край амальгамы ободран
и молчит из него бытиё –
у меня слишком мало свободы,
чтоб ответственность брать за неё.
* * *
В дыму сигаретном, как в доме,
устроясь, – молчи напролом.
Чего тебе надобно, кроме
табачной тоски о былом?
Да нет, ничего мне не надо,
и я ничего не хочу,
из этого райского ада
мне выбраться не по плечу.
Из этого серого праха
я создан. Кого мне дурить?
Курить и не плакать, не плакать.
Курить и не плакать. Курить.
Опыт прочтения
О Главе № 7 написано во втором томе «Русская поэтическая речь-2016. Аналитика: тестирование вслепую»: 19, 21, 22, 26, 32, 55, 80, 135, 148–150, 176, 183, 185, 189, 204, 209, 210, 231, 268, 272, 273, 318, 328, 352, 357, 366, 367, 409, 428, 464, 475–476, 530, 534–535, 560, 589, 597, 611, 635, 636, 642, 649–650.
Отзыв № 1:
Наталья Карпичева, поэт, кандидат филологических наук, киносценарист, культуртрегер, автор второго тома РПР-2016. Магнитогорск.
Творец замешивает тесто –
повадку рук его узри.
И лишь молчанье в недрах текста
пускает буквы-пузыри.
Думаю, Константин Комаров был одним из самых угадываемых анонимов в «угадайках». Отчего? Его тексты до слёз органичны его не-текстам (его персональной репутации и выпуклому портрету). И его личный сорт того критического изъяна, который обязателен для волчьего билета (или охранной грамоты) с поэтическим диагнозом – наоборот – отменное здоровье. Полноценность. Полнометражность. Также полноценны, не-разъяты, не-дискретны и в итоге не-противоречивы (даже если в процессе – нет) и протяжны и населены его местные и федеральные метафоры (как вышескопированная). Хотя при этом мне кажется, что текст, из которого она, вообще писался ради слова «прокрастинация». Написать целый убийственно экзистенциальный текст ради одного стилистически вырожденного в нём слова. Это было бы очень мило и предельно артистично.
Он артист. Он изряден. Его рано или поздно оказывается больше, чем нужно для спокойного окончания текста (в читательском сценарии). Тем не более, его почти брутальность почти легка. Однажды почти давно мне присчастливилось в связи со взвешиванием в граммах собственно маскулинности мужской поэзии изобрести «правило трёх му»: мудрость, мужество, музыка. Странно было бы думать, что то почти не расшатанное мироустройство, которое завёл и содержит Комаров в своих стихах, основано на балансе искомых «му». Одно из них очевидно доминирует. И это очевидно му-зы-ка. Конечно, не та, которую можно приобрести в культурный багаж. Конечно, другая.
Но мерно затихает сердце,
сталь воздуха глушит полёт,
и над Невой, как над Исетью,
сплошная истина встаёт.
Он сентиментален. Он уязвим в своей крепости. Он крепок (скорее водка, чем коньяк). Он строительно ироничен. Он может казаться старомодным, если учесть его метрические, хронометрические и географические подробности. Но вряд ли его интересуют тяжбы с «новой искренностью» чьей-то задыхающейся поэтики, когда он как бы забывается в преднамеренном дилетантизме: «Мне о том поясняли толково, // но уверен я был лишь в одном». Он ненастойчиво и немодно ищет выхода, часами простаивая перед табличкой «вход». Он жизнелюбив. Разве это, например, не оно?
черствеют снов вчерашние коржи,
расплылись краски на ночном мольберте,
проходит жизнь, нелепая, как жизнь
со всеми преимуществами смерти…
Отзыв № 2 (и история, навеянная этими стихотворениями): Орлова Людмила Александровна, студентка журфака ЧелГУ
«Совпадений не бывает». Наверно, именно так бы я сказала пять лет назад. И семь. И два года. И вчера. Если бы не заветная цифра «7». Что в ней такого? Не знаю. Есть еще цифра «3» и «5». Красивые. Только «тройку» заездили в сказках. Которые читала бабушка в детстве. Которые я читала в школе, которые потом читала младшему брату. А «пятерки» ставили за прочтение этих самых сказок. «Семь». Красиво. Чудеса света, цветик-семицветик… Семь. Будто даже не арабская. Моя любимая циферка. И вчера ее выбрала не думая.
А сегодня – листки с главой №7, стихами Константина Комарова.
И вновь по венам невесомым
сквозь мерный так и нервный тик
ползет холодный, невесёлый,
наш самый первый в жизни миг.
Будто идешь по тоннелю. День идешь, два. Впереди свет. И ты к нему идешь. У тебя пистолет с одной пулей. Идешь. А свет не приближается. В мраке ты видишь очертания ствола. И идти дальше не можешь, не хочешь — устал, ослаб, морально убит и выжат. Ствол приближается к виску. Глаза закрываются. Рядом загорается искра. Искорка. Маленькая. В последний момент вселенная: «Хэй, чувак, да, ты в полном тоннеле. Но все-таки, у тебя впереди свет». И ты убираешь пистолет, и идешь дальше. Тошно, мерзко, паршиво. Но свет впереди. Надо.
Вот такие у меня ощущения от стихотворений Комарова. Все так паршиво, что лучше бы не жить. Но есть маленькая искорка в какой-то засаленной банке где-то там. Ради нее стоит жить. К ней стоит стремиться, чтобы подлить маслица и идти дальше — к следующей банке и искоркой.
Мрачно, темно. С безнадежной надеждой. После таких стихов хочется утереть пот со лба: «Еще неделю протяну». Вроде бы немного. Но еще целую неделю.
Мне повезло. «Семерка», как обычно, выручила. Такие стихи прямо «моё». Нравится подобная тематика, нравится присутствие грани и надрыва. Такой мотив чувствую лучше, чем любой другой. Надеюсь, я никогда не буду в таком состоянии, чтобы писать такое. Хочется сочувствовать, поить автора куриным бульоном и аплодировать. И что делать сначала — не знаю. Но главное — не налить в банку воды вместо масла.
***
Зима. Наверное, самое странное время года в городе — зима. Что с нее возьмешь? Она снегу насыпала, а дальше — как знаете. И в правду, она же не виновата, что такая холодная и мокрая.
Мы вышли из дома. В молчании спустились в лифте. Консьержка качнула своей белой химией, улыбнулась: «Почему не улыбаетесь? Молодые такие, а не улыбаетесь!». «Все хорошо».
По полу расползлись грязевые лужи — снег тает.
Скользко. Ветер в лицо. Небо серое. Иногда зимой бывает пронзительно голубое небо — ка и не зима вовсе. А иногда — темное, нависшее. Из таких облаков снег летит. А бывает, как сейчас — серое. Никакое. Вот и настроение такое же — какое-то никакое. Отчего, почему?
Мы разошлись у ворот. Она в одну сторону, я в другую.
«Подожди, я забыл тебе сказать!…» — хотелось закричать. Но как-то холодно.
Деньги закончились позавчера. Сигареты — утром. Забыл дома перчатку. Кончика пальцев замерзли.
Маршрутки месят грязь. За шиворот падает снег. Невыносимо тихо для большого города.
— Ты охренел? А ну-ка! Пощёль с дароги, мальчик! — «а не пойти-ка тебе, гад?! Красный так-то, куда прешь!». Как-то спокойно. И все равно тихо. Морда все еще высовывается из окна желтого пятна. Снег под колесами так же разъезжается.
Деревья не успели скинуть листья. Стоят зеленые под слоем серой массы.
Нога за ногу. Я ничего не сделал. Устал. Устал так, как никогда.
«Тук-тук…тук-тук…тук-тук», — где-то там, еще тихо.
Один шаг, семь секунд. Не будет всего этого снега. Один шаг. Посплю. Так давно не спал. Сейчас бы покурить.
— Эй! Подожди! Я забыла тебе сказать!… — она. Голос тонул в шуме прибывающего поезда.
Я был рад ее видеть. Рад так, будто никогда не радовался. Как ребенок. Искренне. Поворачиваюсь. Она стоит и улыбается.
— Слушай, Саш, я же тебе пачку сигарет обещала. Вот, держи, — Протягивает. На серой варежке аккуратно вышит медвежонок.
— Держи, я же обещала, — медвежонок качнулся.
Беру. Она улыбается. «Подожди…» — не говорю.
Она уходит. А улыбка остается.
Отзыв № 3:
Игорь Шустов, 2 курс, филфак ПГГПУ, Пермь
Отзыв на стихотворение:
По факту своего рожденья
в сём самом смертном из миров –
мы получаем поврежденье,
и каждый сразу нездоров.
И все грядущие изломы
содержит первый тот излом,
когда творим сплошное зло мы,
хуля небесный произвол.
И, восставая из постели,
под неба пылью голубой,
мы в день идём, как на последний
и нерешительный, но бой.
Расшиты скатерти канвою,
замешан утренний салат,
ножом из хлебного конвоя
последний вырезан солдат.
И бледно-красные томатцы,
слезливый источая хром,
в рассольном ужасе томятся,
как связка гланд во рту немом.
Но не горит благим предвестьем
над нами светлая звезда,
и подъезжают к нам подъезды,
дрожащие, как поезда.
И вновь по венам невесомым
сквозь мерный так и нервный тик
ползёт холодный, невесёлый,
наш самый первый в жизни миг.
Который раз автор в своем стихотворения поднимает тему жизни и смерти. С самого начала неволь задаешься вопросом, о реальном или ирреальном мире пишет поэт. По сути автор не отрицает, о существовании других миров, лучших, но жизнь ставит нас перед фактом, мы рождаемся в худшем мире, в нашем, где бессмертие непостижимо и в этом наша главная слабость, наша болезнь, от этого мы «нездоровы». Из чего можно сделать вывод, что как это не печально, Комаров пишет о вполне реальном мире, о мире в котором мы живем. Все грядущие неудачи, невезения, все «грядущие изломы», объединяет одно общее, все это лишь от начальной неудачи, неудачи родиться в самом смертном из миров. Но готов ли автор смириться с такой судьбой и приняв ее, угрюмо следовать правилам жизни? Безусловно нет. Повседневную жизнь автор возвышает, придает ей воинственную окраску, сравнивая новый день с боем, тем самым наполняя каждый день смыслом жить. Ведь если каждый день-это бой, то должен быть и победитель и пока мы можем побеждать, не поддаваясь жестокой реалии нашего мира, будет и смысл продолжать жить дальше, продолжать бороться. Возможно, так гиперболизируя такие повседневные и обыденные вещи, Константин Комаров хочет донести до читателя, что бороться можно даже за самые простые вещи. Но как бы то не было, проживая так день за днем, начинаешь уставать от любого боя, и как бы сильно мы не старались, сколько бы «побед» у нас не было, «главного боя», увы, нам не выиграть. Родиться еще раз, в другом мире, лучшем, где нету конца жизни, нам не суждено. Жизнь все равно заставляет вспоминать нашу главную слабость, ту от которой мы «нездоровы» — это смерть. Думаю, главный посыл автора все же в том, что как бы то не было нужно жить не смотря ни на что, нужна принять то, что мы все же можем жить, и можем жить как мы хотим, именно за это стоит бороться и жить так не переставая до самого конца.
Отзыв № 4:
Вахренева Юлия, 2 курс филфак, ПГГПУ, Пермь.
«У меня слишком много свободы,
как у ангелов божьих в раю,
но упрямо стенные разводы
проницают сетчатку мою.
Говорят, не бывает такого,
чтоб одна пустота за окном.
Мне о том поясняли толково,
но уверен я был лишь в одном:
если край амальгамы ободран
и молчит из него бытиё –
у меня слишком мало свободы,
чтоб ответственность брать за неё».
В стихотворении тема свободы лежит практически на поверхности, автор размышляет о степени свободы, которую он имеет. Строки стихотворения строятся по принципу тезис-антитезис, это можно наблюдать уже в первых двух строках:
« У меня слишком много свободы,
как у ангелов божьих в раю,» — понятие свободы автор связывает с неземной жизнью божьих посланников-ангелов, глубоко укоренившихся в христианской традиции. Ангелы — существа, сотворенные Богом прежде творения видимого мира. Они духовны и бестелесны или, может быть, имеют некое эфирное тело; если они принимают видимый образ — это только случайная форма, а не постоянное бытие. Для ангелов не существует наших пространственных условий. Именно поэтому автор и берет ангелов как некую наивысшую точку свободности. Но в отличии от ангелов, для которых нет преград в прохождении пространства, автора ограничивают «упрямо стенные разводы». Стены- символ земного, бытового. Следовательно, абсолютной «ангельской» свободы всё-таки автор не имеет.
«Говорят, не бывает такого,
чтоб одна пустота за окном.
Мне о том поясняли толково,
но уверен я был лишь в одном »
Можно предположить, что лирический герой стихотворения сам себя и заточил в стенах. Им движет страх перед внешним миром, герой не видит ничего кроме «одной пустоты за окном», не смотря на уверение других людей в обратном. Это подтверждается в последней строфе:
«если край амальгамы ободран
и молчит из него бытиё –
у меня слишком мало свободы,
чтоб ответственность брать за неё.»
«Край амальгамы» — потрёпанное зеркало, а молчащее из него бытие – это сам герой стихотворения, что смотрит в него и ищет ответы на свои вопросы, какими бы они не были. В итоге, на свой главный вопрос он находит ответ:
«у меня слишком мало свободы,
чтоб ответственность брать за неё.»
Так же известно, что зеркало часто является символом связи мира магического, потустороннего и мира реального. Зеркало автора ободрано, что можно принять за нарушение его функциональности, поэтому его бытиё — существование в целом, «молчит», из-за чего автор и считает, что у него слишком мало свободы. Понятие бытиё так же можно связать с христианскими мотивами, так как бытием принято называть первую книгу Ветхого Завета, где бытие является синонимом мироздания.
Герой ощущает отчужденность от внешнего мира и предпочитает оставаться наедине с собой. Свобода для героя стихотворения не только способность реализовываться так, как ему угодно, но и желание реализовываться. Ему недостаточно ни того, ни другого; свободы для него так мало, что он не берёт за неё ответственность, то есть признаёт её несущественной, ограниченной, не стоящей ответственности. Свобода для герое имеет не столько физическую возможность, сколько духовную , она разница с пониманием свободы общепринятым, и скорее приближена как раз таки к ангельской, ведь ангелы свободны не только физически, но и духовно.
—————————————————————
Вы можете написать свою рецензию (мнение, рассуждения, впечатления и т.п.) по стихотворениям этой главы и отправить текст на urma@bk.ru с пометкой «Опыт прочтения».
