id. Присвоенное по умолчанию значение равно «sidebar-1». Чтобы убрать это сообщение и сохранить текущее содержимое боковой колонки, задайте вручную параметр id, равный «sidebar-1». Дополнительную информацию можно найти на странице «Отладка в WordPress». (Это сообщение было добавлено в версии 4.2.0.) in /home/l/liza84/mv74.ru/public_html/konkurs74/wp-includes/functions.php on line 5777Спотыкалась игла граммофона,
Ароматы ночные дразнили.
Вы меня истязали шифоном
И устойчивым вкусом ванили.
Утопая в нелепой тоске, я
Был измучен любовным накалом.
И сновали меж нами лакеи,
И шампанское билось в бокалах.
Вы витали в небесном чертоге
И перчатками белого шёлка
Моё сердце бросали под ноги
И тэрзали как кошка мышонка.
Я молил вас, остаться со мною,
Лишь глазами безумно сверкая,
Чтоб расплавиться в тропиков зное
И замерзнуть в глубинах Биская.
Только вы, бессердечная Кали,
Распустив свои локоны ивой,
На софе патетично вздыхали
И ресницей дрожали стыдливо.
Подгоняемый этим рассветом,
Я покину ваш остров печали,
Где читая по звёздам либретто,
Мы так долго и нежно молчали.
И когда мой трёхпалубный лайнэр
Разобьётся о скалы Тортуги,
Лишь тогда я забуду желанье,
Целовать ваши тонкие руки.
На мансарде от танго пьянея,
Вы решите, что где-то блуждая,
Я остался в далёкой Гвинее
У индейцев из племени Майя.
Михаил Придворов
]]>Уже усталый, ещё не старый,
Он греет пальцы своей гитарой.
На душной сцене почти что дома
Его реальность не лучше комы,
И струны жмутся звенящим комом
В пучок соломы.
На откровения я не годен,
Но как обидно, что он уходит
От скрипа петель до вспышки соло,
По цвету виски, по вкусу кола,
Пустой бутылкой скользит по полу
Какая сволочь!
От чашки кофе до блюза дозы,
Ломая ритмы, меняя позы,
В аду соблазна, в спиртовом рае,
Упавший ангел, позорный фраер,
На самом крае не замирая,
Не доиграет.
Уже не Дилан, почти Гевара,
Не обжигает его гитара,
Он упирается взглядом в ногу
И сил держаться уже не много,
А он всё верит, что снова мог бы,
Но блюз не догма.
Простим, пожалуй, потом забудем,
Мы сами в рабстве своих же судеб.
В дыму табачном, дыханьем спёртым
Мы тоже можем, мы тоже тёрты,
И чёрным блюзом порвём аорты,
Катись он к чёрту!
Михаил Придворов
]]>Пускай расплачусь лишь для виду я,
Что Вам солёная вода!
Мне Ваши пальцы проще выдумать
И греть дыханьем иногда.
Мне легче Ваше равнодушие
От пустоты не отличать,
И на щеке полоски туши мне
Как будто ваших губ печать.
Когда сильней души веления
Пугливый холод Ваших глаз,
Уткнусь лицом в свои колени я,
Как будто обнимаю Вас.
И безразличие молчания –
Не расставания слова –
Ещё не книги окончание,
А лишь закрытая глава.
Я буду эхом в Вашем голосе,
Я буду тенью Ваших рук,
Я седины случайным волосом
О Вашем возрасте совру.
На радость или на беду мою
С кем быть, того не миновать.
Я Вас до родинки придумаю,
И буду долго забывать.
Михаил Придворов
]]>Обожжёт на ветках листья
Солнца жёлтый лейкопластырь.
Отработанным балластом
Их сорвут ветров баллисты
Недовольно и всевластно,
Вперемешку с белым твистом.
Мы с тобою в долгой пробке
Даже в самый жаркий полдень,
Не одевшись по погоде
Из автобусной коробки
Всё равно вдвоём уходим,
Пробежать по самой бровке.
Пусть вода впадает в кому,
И уходит город в глину,
Прижимаясь узким клином,
Горизонтами влекомы
Улетим маршрутом длинным,
Если мы с тобой знакомы.
Михаил Придворов
]]>Уходи, милая, это не дым!
Это все, что осталось от нас,
Это Led Zeppelin! Или же ты —
Это лестница в небеса,
Или что-то попало в глаз.
Уходи, милая, это не дым.
Уходи, милая, это не ты!
Разве что-то осталось от нас?
Это Deep Purple, Это твои следы,
Или дым над водой,
Или что-то попало в глаз.
Уходи милая, это не ты.
Уходи, милая, это не я!
Может, что-то и было у нас.
Это Pink Floyd, Это отблеск огня
С той стороне луны,
Или что-то попало в глаз.
Уходи, милая, это не я.
Уходи, милая, это не мы,
Разве что-то попало в глаз?
Это дым с той стороны луны,
Это лестница в небеса,
Или то, что осталось от нас.
Уходи, милая, это не мы.
Михаил Придворов
]]>Плюется чайник на плите водой кипящей,
В каком часу бы ни вставал, все время рано.
Мой понедельник задержался в настоящем,
И воскресения не будет, а пора бы.
Солнце-подлиза
Лижет ладони –
Глупые ласки.
Нас не обманешь,
«Нас не догонишь»,
Осень в разгаре.
Две сигареты,
Два кофеина,
Розовый пластик,
Под Shoking Blue,
Под голос из рая:
“Бэби, шизгаре”
Мы утекаем вниз, в пролет междуэтажный,
В автомобильных джунглях к ликам светофоров,
В воздушный замок и на парусник бумажный
Успеть, пока не до конца проснулся город.
Без эпитафий
Листья венками
Бросила осень.
От телефона
До телефона
По коридорам,
На амбразуры,
Через дороги,
Через колеса,
Автоответчик –
По два отбоя,
По два повтора.
Когда устанешь ждать, к тебе вернется лето,
На чай горячий и на бутерброды “наспех”.
Ну а пока, пусть ветер плачется в жилетку,
Дождем лицо смывая, оставляя маски.
Михаил Придворов
]]>Не торопись
Гасить очаг
И не срывай одежду тёплую с плеча.
А что построил,
Не разбей,
Ведь эти кошки бродят сами по себе.
Я найду к тебе дорогу, хватит сил,
Если вдруг неосторожно включишь свет.
Птица чёрная, о чем-нибудь спроси,
Птица белая, хоть что-нибудь ответь.
Силки не ставь
И не лови,
Рукой призывно не маши и не зови.
Мне за Урал,
А им на юг.
Ведь эти птицы на морозе не поют.
Под ногами снег, под снегом тонкий лёд,
Под рукою лист, пока еще пустой.
Лошадь белая, неси меня вперёд,
Лошадь черная, на привязи постой.
Слова — рисунок
На окне —
Её дыханием оставленные мне.
Пока зима,
Храни тепло,
Ведь эти лошади не ходят под седлом
Добегу к тебе, назад не поверну,
Мне от прошлого досталась только грусть.
Волком белым я завою на луну,
Волком чёрным я у ног твоих свернусь.
Обратно в лес
Не прогоняй,
И в цепь напрасно не заковывай меня,
Я сам попался,
Потому
Что эти волки на свободе не живут.
Михаил Придворов
]]>Когда луна на тонкой ноте
Застынет висельником в небе,
Выходят зайцы на охоту,
Заботясь о насущном хлебе.
Мечтая о насущном мясе,
Наморщив череп волосами,
Звереют ликом в одночасье,
Крича дурными голосами.
Когда туманы паутиной
Запустят нити в подсознанье,
Скулит душа и мокнут спины,
Острее нюх и осязанье.
Они идут тяжелым шагом
Укрыв оскал свирепый тенью,
Шурша телами как бумагой,
Не зная страха и сомнений.
Прядут немытыми ушами,
Когтями рвут в лохмотья землю.
Их души мертвы, сердце камень,
А зубы зову крови внемлют.
Не стой, беги! Ночная стая
Твой след учуяла, и ужас
Росой холодной прорастает
И ноги слабостью недужит.
Не скроют каменные стены,
Не спрячут лифтовые схроны
Тебя, и клочья красной пены
Запузырятся в лужах крови.
О, наши ласковые страхи!
Вы так обманчивы порою.
Вы в нас с рожденья как рубахи,
По телу близостью и кроем.
И отпуская беззаботно
Своих зверей на поиск дичи,
Учти, что в их ночной охоте
Ты сам окажешься добычей.
Михаил Придворов
]]>Из шелков волнистых нежно коготками
Выплетают ловко паутинки страхов
И седою нитью расшивают ткани
Крестиками “охов”, звездочками “ахов”.
Горестные вздохи, с губ чуть-чуть припухших,
Посыпают сладкой, сахарною пудрой,
Прячут в тайных норках память о минувшем,
Чтобы боль утихла с наступившим утром.
Собирают в пряжу тонким веретёнцем
Возле глаз усталых сеточки-морщины:
Нити неудачи в лучики от солнца,
Хмурые дорожки в радость без причины.
Мыши золотые сны в хрустальных чашах
Подают с любовью из кладовок темных,
Чтобы ночь не смела делать женщин старше,
А ложилась светом на улыбке томной.
Михаил Придворов
]]>ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Лена, инженер, в первом действии ей лет 26-28
Наташа и Светлана, ее сотрудницы близкого возраста
Сергей (Ильич), инженер
Иван Иваныч, работающий пенсионер
Начальник отдела Павел Николаевич
Маша
Сергей Иванович, хирург
Андрей Васильевич, зав. хирургическим отделением
Тетя Женя
Валя
Люда
Врач «Скорой помощи»
Медсестра
Голос за сценой
Действие происходит в большом, но не столичном российском городе.
Второе действие – через 15 лет после первого, третье – через 3 года после второго.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Пролог
Голос за сценой:
Все нагрубающие почки,
все отсыревшие стволы
глотают жадно соки почвы
в предвосхищении листвы.
Еще кричат: «Не провороньте!» –
вороньи стаи по утрам,
но Брестский мир на личном фронте
уже милее пышных драм,
и стало ясно, как неточно
«любовь» рифмуется с «любой»…
А каблучок дорогу точит
округлой дыркой пулевой,
и многоточие апреля
на почву влажную падет,
и ночью старая аллея
шифон зеленый обретет.
Вот так – порывисто, порочно,
и не скрывая торжества,
с себя срывает оболочки
предвосхищенная листва.
Картина первая
Небольшая лаборатория: в центре общий стол с аппаратурой и стойки с оборудованием. По углам – четыре рабочих стола сотрудников. За одним уже сидит Иван Иваныч, за другой садится Светлана, молодая женщина с настороженным выражением лица, за третьим прихорашивается изящная Наташа – она в джемпере с довольно открытым вырезом. Входит Лена, чернобровая, черноглазая и всегда немного задумчивая.
Лена: Привет, девчонки!
Иван Иваныч (скрипуче, покашливая): Я бы не сказал…
Лена: Иван Иваныч, здравствуйте!
Иван Иваныч: Послушай,
вошла казачка – пролила бальзам
на старую истерзанную душу.
А что, к «девчонкам» я давно привык.
Был рысаком, да нынче обессилел…
Наташа: Иваныч, ну какой же ты старик?!
Орел! Орел!
Иваныч: Ну-ну… скорее, филин.
Орел сегодня прилетит сюда
и покорит все ваше поднебесье.
Вот как бы тут ему не свить гнезда…
Наташа: Иваныч, ты пророк?
Светлана: М-да. Интересно.
Входит начальник. С ним молодой человек, голубоглазый брюнет с приятной улыбкой.
Начальник: Всем – добрый день. Хочу представить вам
Сергея Ильича. Сотрудник новый…
Светлана: Иваныч!
Иваныч: Никакого волшебства.
Наташа: Ты знал, ты знал!
Девушки смеются. Наташа кокетливо спускает вырез джемпера на одно плечо.
Начальник: Не понял. Что смешного?
(продолжает представлять)
Лет – двадцать девять. К нам из Костромы.
Диплом отличный. С опытом работы,
рекомендован с лучшей стороны,
сюда –
Иваныч (скрипучим голосом): …для улучшения породы.
Начальник: Ну, хватит!
Уходит вместе с новым сотрудником.
Наташа и Светлана вскакивают с мест, Лена, наоборот, зарывается в работу.
Наташа: Ой, девчонки, вот орел
к нам залетел! Красавчик! Неженатый!
Светлана: Ну, значит, колеса не изобрел.
Наташа: Орел! Красавчик!
Лена (не отрываясь): Думаешь, нужна ты
орлу такому?
Иваныч: Кстати, он еврей
по матушке.
Наташа: Что, правда?
Светлана: Да, похоже…
Лена: Да ну вас!
Светлана: Что «да ну»? Иди, проверь!
Лена: Проверю. Обязательно. Попозже.
Светлана: Ты, Ленка, не казачка, ты коза!
Твой муж тебя, как сидорову козу,
не драл?
Лена удивленно поднимает брови и молча смотрит на Светлану.
Какие честные глаза,
невинный взгляд и благородство позы!
Лена (снимает показания прибора):
Мы разошлись.
Светлана: Давно?
Лена: Позавчера.
Наташа: А что, сегодня первое апреля?
Лена: Я пошутить могу – но не соврать.
Светлана: Так вовремя, что я тебя проверю…
Входит начальник. Светлана и Наташа тут же рассаживаются по местам.
Начальник (Светлане): Я Вас прошу проверить свой отчет,
(Наташе): а Вас – таблицу. И прикрыть плечо.
Картина вторая
Конец рабочего дня. Входная дверь по очереди выпускает на улицу Светлану с Наташей, Иваныча, затем Лену. На улице – ранняя весна, март-апрель. Все расходятся. Лена идет, не торопясь, в задумчивости. Внезапно ее настигает Сергей и выразительно покашливает над ухом.
Лена: О господи, меня Вы напугали.
Сергей: Как леопард. Настиг одним прыжком.
Лена: И тут же растерзаете?
Сергей: Едва ли.
Так Вы с работы ходите пешком?
Лена: А мне недалеко.
Сергей: Не помешаю?
Лена: Не знаю.
Сергей (озадаченно): Как?
Лена: А Вы какой ответ
предвидели? К себе не приглашаю.
Сергей: Да что Вы! Я…
(как бы сам себе): А почему бы нет?
Мне кажется, что Вас зовут Елена?
Лена: Фамилия – Троянская.
Сергей: Ах, да,
моя – Гомер. Скромна, зато нетленна.
Лена (жалостливо): Со зрением проблемы?
Сергей: Не беда!
Вынимает из кармана очки и надевает их. Оба смеются.
Сергей: А я Вас помню. Позапрошлым летом
в Москве в Большой попали Вы с трудом.
Лена (усмехаясь): А Вы, конечно, пели Риголетто!
Сергей: Во-первых, мы смотрели «Турандот».
Лена (колюче): Ах, мы… Ну, я-то слушала…
Сергей: Так точно,
Вы слушали, а смотрел на Вас.
Лена (останавливается у подъезда):
Ну, знаете! Давайте ставить точку –
без «во-вторых».
Сергей: Простите. Я сейчас
уйду. Не обижайтесь.
Уходит.
Лена (задумчиво): Непонятно.
Я там была.
(Пауза)
Вот мелочь – а приятно!
Картина третья
Утро. Лена выходит из подъезда, и ее тут же встречает Сергей.
Сергей: Елена, с добрым утром!
Лена: Это Вы?
Ну, здравствуйте. Нельзя ли для прогулок…
Сергей: Нельзя, нельзя. С повинной головы –
хоть шерсти клок. А этот закоулок
мне по дороге.
Лена: Вы иезуит!
И с Вами спорить…
Сергей: Надо ли?
Лена: Полезно
для Вас же.
Сергей: Вот как дело обстоит!
Что ж, продолжайте Ваш вердикт нелестный.
Лена: А Вы еврей?
На Сергея нападает кашель.
По маме?
Сергей (еле преодолевая кашель): По отцу.
Для Вас еврей, а для евреев русский.
И как Вы догадались?
Лена: По лицу.
Да, кстати, Вы не пьете?
Сергей: Без закуски.
Лена: А бывший мой любил…
Сергей: Не повезло.
Лена (вздрагивает): Не надо. Извините. Не хотела.
Как говорят, Остапа понесло.
Пауза.
Сергей: Одно астрономическое тело
не ведало, что падает звездой
в таежные тунгусские чащобы.
Там жил охотник, парень холостой…
Вы, Лена, сказки любите?
Лена: Еще бы!
Так Вы поэт?
Сергей: Да боже упаси!
Лена: Писатель? Музыкант?
Сергей: Слегка рисую –
немного, для себя, по мере сил.
Лена: Покажете?
Сергей: Пока что не рискую.
Лена: Так Вы честны? Скромны? Да Вы святой!
Сергей: Ну, знаете, Вы шутите сурово.
Поворачивается, намереваясь уйти.
Лена (хватает его за руку): Не ставьте точку!
Сергей: Точку с запятой?
Лена: Не буду так шутить, даю Вам слово –
и не привыкла слову изменять.
Они подходят к институту, Сергей открывает перед Леной дверь, пропуская ее.
Сергей: И будет вить веревки из меня!
Входит в здание вслед за Леной.
Картина четвертая
Золотая осень. Лена и Сергей неторопливо идут, уже под руку, по улице мимо старого парка, у входа в него останавливаются.
Сергей: Давай с тобой пойдем в осенний парк.
Лена: Давай с тобой пойдем…
Сергей: На свой костер
уже взошел октябрь.
Лена: Как Жанна д’Арк…
А запах дыма горек и остер.
Входят в парк, садятся на скамейку. Вокруг – все краски осени начала листопада.
Сергей: Сто лет назад мы были здесь на «Вы»…
Лена: Сто лет назад. Недавнею весной.
Какой тревожный отблеск у листвы!
Сергей: Безудержный, кричащий, расписной
сегодня день – нарушивший запрет
на всю палитру сразу!
(Помолчав) Знаешь, Лена,
я написал бы осени портрет
и подарил тебе и всей вселенной…
Лена (слегка капризно): Ты лучше написал бы мой портрет.
Сергей: И подарил его тебе на праздник?
Послушай: я писал вечерний свет –
пугающий, пылающий, прекрасный.
Потом я месяц рисовал луну,
остывшую, посмертную, как маска.
Потом – предгрозовую тишину
и золотое облако. Напрасно
я в них искал твой неспокойный нрав,
холодный тон и твой зрачок горячий –
я так искал! Неужто я не прав…
Лена: Ты прав, Гомер. А я была незрячей.
Сергей: Прозрела?
Лена: Прозреваю.
Сергей: Боже мой!
Как жить с такой всевидящей женой?
От последнего слова она вздрагивает. Он мягко берет ее за руку. Медленно встают, он осторожно обнимает ее. Оба замирают и долго стоят не шевелясь.
Картина пятая
Та же лаборатория, что и в первой картине. Иван Иваныч, Светлана, Наташа только что пришли, Лены пока нет.
Светлана (как бы про себя, но довольно твердо):
Похоже, что спасать его пора.
Совсем, гляжу, запутался парнишка.
Наташа (недоуменно): Кого спасать?
Светлана (ядовито): Красавчика! Орла!
Иваныч: Ты, Светочка, не слишком?..
Светлана: Я не слишком.
Наташа: Ах, Света, ведь у них такой роман!
Светлана: Я говорила – охмурит, зараза!
Иваныч: Что, женятся?
Светлана: Ну да, держи карман
пошире. Нет, она еще три раза
не прочь сходить бы замуж. И пойдет!
Глазами хлоп – огонь на пораженье!
Но он-то, как последний идиот…
Хлопает дверь. Светлана умолкает. Входит Лена.
Лена (растерянно): Девчонки, поступило предложение…
Наташа: Ой, Ленка, неужели ты пойдешь?
Тебе твой бывший мало выпил крови?
Наташа и Иван Иваныч замечают, какими глазами Светлана смотрит на Лену.
Иваныч: Светлана! Так солдат глядит на вошь!
Наташа: Да-да, еще прихлопнет, час неровен!
Светлана: Идите к черту! Мне-то что до них?
Ну, женятся. Довольны? На здоровье!
Да здравствуют невеста и жених –
не мне держать им свечку в изголовье,
и не тебе, Наташа. У свечи –
подсвечник, а у лампы – выключатель.
А Леночка премудрая молчит!
Наташа: Ну что молчишь, невеста?
Лена (стоя у окна, спиной ко всем, глухим голосом): Все. Кончайте.
Быстро выходит из комнаты.
Наташа (озадаченно): Мне кажется, что кто-то здесь дурак.
Светлана: Ты что, серьезно веришь в этот брак?
Немая сцена: Наташа с открытым от удивления ртом, Иваныч, снимающий очки, как будто ему так легче рассмотреть Светлану, и Светлана с иронической, но явно деланной улыбкой… Музыка – из легкой классики (a la «Маленькая ночная серенада»).
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Пролог
Голос за сценой: Мы жили,
долго и светло,
в дощатом домике-уродце.
По крыше медленно текло
дождями – время,
реже – солнце.
Тогда грассировал июль,
грозой изысканно блистая.
Потом в березовом раю
свистела ангельская стая
еще сырых и серых птиц.
Гроза ушла.
На поле боя
сквозь рваной облачности плис
проглядывало голубое…
Мы жили, долго и легко
бродя в замедленном июле.
Был календарь не под рукой,
и мы в него не заглянули,
чтоб невзначай не постареть
на зиму целую, на осень…
Нам трудно будет в декабре –
его мы плохо переносим.
Но кратко под конец зимы
вздохнем:
ее перенесли мы,
наверно, потому, что «мы»
на «ты» и «я» неразделимы.
Картина первая
Пятнадцать лет спустя. Квартира Лены, Сергея и их четырнадцатилетней дочери Маши. Скромная обстановка. Много книжных полок. На стенах – картины: закаты, рассветы, пейзажи. Обращает на себя внимание большое полотно, на котором буйствует красками осень в старом парке. Разложен диван, с него тихонько, чтобы не разбудить Лену, поднимается Сергей и выскальзывает из комнаты. Она тоже тихо поднимается, накидывает халатик и вынимает что-то из «потайного угла». В комнату возвращается Сергей, что-то прячущий за спиной. Лена протягивает ему футляр.
Лена (торжественно): К стеклянной свадьбе – новые очки!
Сергей (дарит свой подарок): И вазочку! А роза в ней живая.
Лена: Спасибо!
Целуются – очень по-молодому. Входит Маша – в домашнем халатике, еще немного заспанная.
Маша: С добрым утром, старички!
Целуетесь? А я переживаю:
уж если вы целуетесь с утра…
Сергей: Маруська, ну-ка топай умываться!
Маша: Папуля, я умыта и бодра!
Привык над бедной дочкой издеваться!
Как мать с тобой живет пятнадцать лет?
И я почти четырнадцать! О боже!
Хлопает себя по лбу, убегает, но через пару секунд возвращается, держа за спиной картину в простой рамочке и сложенную газету.
Маша: Мамуля, я дарю тебе портрет.
От папки не дождешься, он не сможет.
Нашла я фотографию твою,
где ты еще студентка. Срисовала.
Мамуля, поздравляю и люблю.
И папку, хоть и корчит генерала!
Лена разглядывает портрет.
Сергей: Барбосина! Вот ждали пацана –
и выросла девчонка-хулиганка!
Лена (растроганно): Машуля, детка, я потрясена.
Спасибо, дорогая. (Обнимает дочь)
Сергей: Ну-ка, дай-ка…
Берет портрет, разглядывает.
Ага, мы понимаем светотень!
От папеньки достались гены дочке!
Маша: Эх, папенька, да ты очки надень!
Ты что рисуешь? (показывает на его картины)
Солнышко? Листочки?
Не буду! Не дождешься. Нет-нет-нет!
Пусть даже тут один забавный дядя
и пишет про тебя, что ты «поэт
холста и кисти». Это он не глядя!
Хихикает и вручает отцу газету, тыча пальцем в какую-то заметку.
Сергей (читает): «Он пишет мир – и этот мир творит
его, меня, поэзию, молитву.
В его холсте – дыхание любви.
О да, красиво быть незнаменитым!»
Сергей и Лена переглядываются и начинают смеяться.
Сергей: Незнаменитым!
Лена: В этом что-то есть!
Сергей: Все, кроме денег.
Лена: Ничего, привыкли.
Сергей (спохватившись): Спасибо, дочь!
Оглядывается – Маши нет в комнате.
Лена: Машуля, где ты?
Маша (входит, уже одетая для школы, с сумкой): Здесь!
Не переслушать ваши фигли-мигли,
а мне пора. Как дешев детский труд!
В субботу он и вовсе безотраден.
А наши угнетатели всё врут…
Сергей: Иди уже скорее, бога ради!
Маша (убегая): Ушла! Добившись трудовых побед,
я к вам вернусь на праздничный обед!
Картина вторая
Там же. Сергей и Лена усаживаются на диван, он ее обнимает и включает видео. Идет пятиминутный черно-белый фильм пятнадцатилетней давности – запись их свадьбы. На экране появляются молодые, их родственники, друзья, сослуживцы, в том числе Иван Иванович, Павел Николаевич с женой, Наташа. Звука нет, фоном идет только музыка Мендельсона.
Лена (показывая на Сергея-жениха):
Волнуешься?!
Сергей: Ну, я же в первый раз!
Вот шел и думал: в первый и последний.
Лена: Ты змей!
Сергей: Еще в раю у Евы глаз
блеснул, когда ей Змей поведал сплетни
о яблоке сомнительном…
Лена: Смотри,
Наташа-то стройна, как статуэтка!
А нынче весит восемьдесят три.
Сергей: А вот Иваныч. Помнишь, как он едко
острил!
Лена: А сам несчастный был старик.
Чудной ворчун в потертых серых брюках…
Сергей: Жену похоронил – и как-то сник…
Лена: О! Павел Николаевич с супругой!
Сергей: Еще с какой упругой – ого-го!
Лена: Скажи-ка, муж, ты лет через пятнадцать
не можешь ли признаться, дорогой…
Сергей: Признаться? Я готов тебе признаться
в любви еще сто раз!
Лена: Прием хорош
и действует порою безотказно.
Сергей: Жена, ты из меня веревки вьешь!
А я при этом просто безобразно
глупею.
Лена: А теперь смотри в глаза
и отвечай: так в чем там было дело –
на свадьбу ты Светлану не позвал
и мне не дал?
Сергей (нехотя): Она не захотела.
Лена (нервно): Сережа, ты… Она…
Сергей (обнимает Лену): Да что с тобой?
Я выслушал ее дурные речи.
Не так-то уж легко убить любовь,
но можно постараться искалечить.
Я не позволил – только и всего.
Смотрит ей в глаза. Лена отвечает ему тем же, глаза ее влажнеют.
Лена: Сережа…
Сергей (касаясь ее щеки): Вот, глаза на мокром месте…
Веди на кухню мужа своего –
какой обед мы приготовим вместе!
Встает сам и поднимает Лену.
Я даже обещаю чистить лук
и выполнять все указанья свыше.
Идет в направлении кухни, Лена за ним. Внезапно, пошатнувшись, начинает оседать на пол. Сергей еле успевает ее подхватить.
Сергей: Что? Что с тобой?
Лена: Не знаю. Что-то вдруг…
Окончательно теряет сознание. Сергей пытается ее поднять, тормошит.
Сергей: Что, Леночка? Ты слышишь? Слышишь? Слышишь?..
Бежит на кухню, приносит стакан, пытается ее напоить. Затем хватает трубку телефона.
Сергей: Да! «Скорая»?! Пожалуйста, быстрей!
Не знаю… Без сознания… Впервые…
Мой адрес… Нет, железных нет дверей…
Кладет трубку. Снова подбегает к Лене, одной рукой поддерживает ей голову, другой пытается найти пульс.
Сергей: Ах, Ленка, Ленка, мы с тобой живые,
пока вдвоем. Ну где же этот пульс…
…Он есть!
Находит листок бумаги, ручку, пишет:
«Машуля, заболела мама,
я съезжу с ней в больницу и вернусь.
Ты ешь, не жди».
Кладет записку на видное место.
Нам горя было мало!
Но что ж я проглядел?
Звонок в дверь. Открывает – там бригада «Скорой помощи».
Сюда, сюда!
Врач и сестра подходят к Лене, осматривают, считают пульс, ставят укол…
Лена слегка стонет.
Врач: В больницу. Вы поедете?
Сергей: Конечно!
На ходу набрасывает теплую куртку. Все уходят, Лену уносят. Слышен голос Сергея, на ходу расспрашивающего врача.
Сергей: Но что с ней, что? Волнение? Еда?
Какой-то спазм? Желудочный? Сердечный?..
Уезжают. Через несколько минут Маша возвращается из школы.
Маша (открывая дверь, с порога):
Мамуля, у меня оценок нет,
но есть желанье срочно подкрепиться.
Ну, где вы? Что-то праздничный обед
совсем не пахнет…
Замечает записку, читает.
Мамочку? В больницу?
Садится на диван. Потом вскакивает.
Я побегу туда.
Останавливается, задумывается.
Туда – куда?
(Растерянно, обращаясь неизвестно к кому)
В больницу – значит, очень плохо, да?..
Картина третья
Темное зимнее утро. Идет снег. На заднем плане – здание больницы. Горят окна, в одном из них угадывается бестеневой свет операционной. Вдоль здания туда-сюда ходит съежившийся Сергей. К нему подбегает Маша, вопросительно смотрит. Он останавливается, пожимает плечами, отрицательно машет головой.
Сергей (медленно): Темно. А там (показывает на окно)
софиты бьют в глаза.
Маша: Зачем ты здесь?
Сергей (усмехаясь): Да так, для моциона.
Дышу, гуляю. Вижу этот зал –
стерильный, белый, операционный.
Маша: Пойдем домой. Пока мы не нужны.
Потом вернемся.
Сергей: Нет, нет, нет! Я нужен.
Останавливается, говорит сам с собой.
Снег падает клочками тишины,
в безветрии, задумчив и воздушен, –
осадки. У осадков горький вкус.
Они идут и падают – местами:
на старый клен, на безымянный куст –
и вслед за ними из дырявых зданий
сочится свет, и падает на снег,
и на снегу подрагивают блики
такой надежды, что с ресниц и век
возносится молитвой всех религий…
А ты плывешь по морю темноты –
и ничего оно не обещает.
Ты крепко спишь. И не узнаешь ты,
каких богов молю я о пощаде!..
Маша тормошит его.
Маша: Ну, папа! Ты же здесь с шести утра!
Давай зайдем хотя бы в помещенье!
Сергей: Куда? Ах, да. Ты, как всегда, мудра
и, кажется, достойна восхищенья.
Давай зайдем. А вдруг нам повезет –
и что-нибудь узнаем…
Издает хлюпающий звук носом, отворачивается.
Маша: Ты простужен?
Ты что… ты плачешь? …Как же это все
неправильно! Ну, папа! Папа, ну же!
Ее спасут! Ты знаешь, кто хирург?
Сергей: Сергей Иваныч?
Маша: Он хирург от бога!
Ты понимаешь, чьи-то взмахи рук
ее спасут!
Сергей: Ты мыслишь однобоко…
Маша (сердито): А ты не мыслишь!
Сергей: Кто тебе сказал,
Что он «от бога»?
Маша: Мне? Тетя Наташа.
Он девять лет назад ее спасал.
Не знали, да? Эх, вы, друзья со стажем!
Сергей: Да, это стыдно…
Опять останавливается.
Маша: Пап, ну ты пойдешь?
Сергей: Вся в мать! Ты из меня веревки вьешь!
Позволяет увести себя в здание больницы.
Картина четвертая
Длинный больничный коридор. Из палаты №7 в одном его конце выходит Сергей и идет в другой конец, где расположены кабинеты врачей. Навстречу идет Андрей Васильевич.
Сергей: Андрей Васильевич, на пять минут
Вас можно?
Андрей Васильевич (тормозя): Кто Вы? А, в седьмой палате
у Вас жена. Ну что, дела идут.
Она встает. Что дальше? Может, хватит
на год, а может, меньше. Так что Вам
придется примириться с неизбежным.
Ну, а пока порадуйтесь: жива.
Но, может быть, подарит Вам надежду
Сергей Иваныч? Что ни говори,
Он сделал все, что мог, и больше даже.
Проблемы ваши знает… изнутри…
Сочтет возможным рассказать – расскажет.
На последних фразах уже поворачивается, чтобы обойти Сергея, и продолжает свой путь. Сергей замирает на пару секунд, затем, ссутулившись, делает несколько нерешительных шагов дальше по коридору и сворачивает в кабинет Сергея Ивановича. Хирург сидит в одиночестве, положив руки на стол. На стене кабинета висит простая крестьянская икона, рядом – копия автопортрета Леонардо работы, по-видимому, какого-то пациента, не очень умелый пейзаж и детский рисунок фломастером. Взгляд хирурга застрял где-то между иконой и портретом.
Сергей: К Вам можно?
Сергей Иванович: Да, входите.
Сергей: Добрый день.
Сергей Иванович: Садитесь. Заходили к ней сегодня?
Сергей: Да, был…
Сергей Иванович: Для впечатлительных людей,
конечно, тяжело и безысходно…
Вас как зовут?
Сергей: Сергей Ильич.
Сергей Иванович: «Сергей», –
она сказала, прежде чем забыться, –
и был бы инструмент в руке моей,
он дрогнул бы, как бабушкина спица.
Но обошлось. Я удалил ей два
лимфоузла и все вокруг. Так нужно.
Вообще, успели мы едва-едва.
Сергей: А дальше?
Сергей Иванович: Берегите. Вы же муж ей!
(более мягко): Хоть счастливо пожили?
Сергей, не в силах ответить, кивает.
Сергей Иванович (показывая на икону): Тяжела
его десница… Кто ж нам напророчит?
(помолчав)
…Но у меня четвертый год жива
такая же больная, между прочим.
Она живет в каком-то там селе
и присылает баночки с вареньем!
Сергей поднимает голову, в глазах его – слабая надежда.
Ну, стало на душе повеселей,
интеллигент в четвертом поколенье?
Сергей: Откуда Вы… Ну, да, я инженер
в четвертом поколении…
Сергей Иванович: Возможно,
Вы чрезмерно нравитесь жене.
Она-то говорила, Вы художник.
Сергей (равнодушно): Да, я художник. А она…
Сергей Иванович: А Вы
ее портрет писали?
Сергей: Был кретином!
Что только не писал! Ее – увы…
(решительно)
Я подарю Вам все свои картины.
Сергей Иванович: Зачем же все? Подарите одну,
когда смогу Вам выписать жену.
Картина пятая
Палата №7 изнутри: четыре кровати, холодильник и прочие атрибуты больничной жизни. Лена, осунувшаяся и похудевшая, полулежит на кровати в ожидании. Видно, что нервничает. Рядом стоит собранная сумка. Соседка, тетя Женя, сухонькая старушка, – по виду явно не жилец, но взгляд живой и приветливый. Две другие – женщины средних лет, Валя и Люда.
Тетя Женя: Да не журись ты, Ленка! Твой – такой
заботливый, и девка-то большая.
Сегодня заберут тебя домой…
Валя (Люде, ворчливо): Вот-вот помрет, а Ленку утешает!
Да к ней мужик два раза в день придет,
накормит вкусно – ишь, какое горе!..
Люда (громко): А знаете, я новый анекдот
сегодня услыхала в коридоре!
Заходит врач в палату, говорит:
«Рак, рак у всех!» Один ему: «Но Вы же
сказали мне, что камни и нефрит!»
«А под камнями рак – сидел, да вышел».
Смеются все, кроме Лены. Она остановившимся взглядом смотрит в одну точку, и это явно раздражает поглядывающую на нее Валю.
Валя (взрывается): Ну, что молчишь и сверлишь потолок?
Лена (рассеянно): Я думаю…
Валя: Поплакать, посмеяться,
поговорить не может! Что за толк
ей с нами говорить! Какая цаца!
Лена (вздрагивает, приходит в себя):
Да что вы… я… совсем не потому –
я не привыкла говорить и плакать.
Смеяться – отвыкаю.
Люда: Не пойму:
а дома?
Лена: Дома я живу.
Люда: Однако!
Лена: А ты представь: собака. Ест с руки.
Встречает у дверей и руки лижет,
в зубах приносит тапочки, носки,
уляжется – к хозяину поближе…
Но вот она почуяла беду,
и смерти вкус ей отравляет пищу,
и, воя, псина думает: «Уйду
туда, где даже он меня не сыщет.
Он погорюет – день ли, десять дней –
но не увидит, как я умираю», –
и убегает! Божья тварь умней
всех нас. А я? Еще не так стара я,
чтобы за месяц, быстро, в мир иной
уйти, не изводя своих любимых.
К дверям палаты снаружи подходят Сергей и Маша, но, услышав монолог Лены, Сергей останавливается у входа и задерживает Машу. Никто в палате их не замечает.
Они еще напляшутся со мной,
почувствуют, как мимо, мимо, мимо
проходит жизнь: события, и дни,
и люди, обходя жилище наше…
Когда они останутся одни,
муж постареет, и замкнется Маша.
За что я им так щедро отплачу –
за все пятнадцать лет любви, покоя?
Но, черт меня возьми, я жить хочу –
зачем? Зачем…
Обессилев, откидывается на подушку.
Сергей (вбегая в палату): Родная! Что такое…
Осторожно приподнимает ее, берет за руки.
Мы без тебя… Я без твоей любви –
как без сознанья…
Маша: Мамочка, живи!!!
Конец второго действия
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Пролог
Голос за сценой: Стая волков небесных
тихо ползет на юг.
Мокрый июль отвесно
падает в боль твою.
Капли дождливым боем
бьются о левый бок,
слышится: «бог с тобою…»
(было: «С тобою – Бог!»)
Все, что угодно, можно
при перемене мест:
тянешь ли с подорожной –
не отменить отъезд,
свет покидая божий
с миром или с борьбой.
Все, что угодно, – можно.
Видишь ли, бог с тобой…
Может, и Он растерзан
в ночь на сырой июль?
Стая волков небесных
сыто бредет на юг.
Картина первая
Та же комната, что и в начале второго действия, только на стене нет картины «Осень в парке». В вазе – букет цветов. Разложен диван, на нем полулежит поседевшая и резко постаревшая за три года Лена. Звенит телефон, Лена берет трубку.
Лена: Алло? Наташа? Да… Еще жива.
…Нет, это не естественно, поскольку
почти неправда – как «еще жена»
и «мать еще». Последние осколки
недавней жизни колют изнутри…
…Да нет, я в самом деле поражаю
врачей: ведь я же лишних года три
живу – и с каждым годом дорожаю
для самых дорогих моих… А ты?..
Нет-нет, не приходи ко мне, не нужно.
Сережа передал твои цветы.
Спасибо, так приятно… Что? Не скучно?
Внезапно ее лицо искажается острой болью, руки судорожно впиваются в простыню, она из последних сил заканчивает разговор.
Да я не успеваю… Извини,
я не могу сейчас… Давай прощаться.
Не пропадай. Пожалуйста, звони…
Рука с трубкой бессильно падает. Лена делает еще одно усилие.
Сережа!
Вбегает Сергей в домашней футболке со следами краски.
Ставь укол.
Сергей: Сейчас, сейчас я…
Привычным движением протирает руки ваткой, смоченной в спирте, вскрывает ампулу, набирает шприц, ставит укол. Садится на край дивана, берет Лену за руку.
Сергей: Сейчас, сейчас отпустит. Потерпи.
Лена: За что тебя я мучаю, Сережа?
Сергей: Ну что ты, в самом деле! Не глупи!
Болтаешь каждый раз одно и то же!
Долгая пауза. Сергей вглядывается в лицо жены.
Тебе полегче?
Лена (облегченно): Отпустило, да…
А что ты делал?
Разглядывает его футболку.
Ты писал картину?
Сергей: Писал…
Лена: Какую?
Сергей: В общем, ерунда…
Лена: Неправда. За халтуру и рутину
ты не берешься. И не по тебе
писать портреты: нет в тебе покоя.
Так что же ты там пишешь?
Сергей: Голубей.
Лена: Что? Голубей?
Сергей: Представь себе такое…
Над городом жужжал июльский зной,
покачивая птиц и насекомых
в тягуче-сладком воздухе парной,
балуя нестерпимою истомой,
настоянный на травах кипяток
выплескивая на горячий камень
и превращая в дымчатый цветок
шесть крыльев, распростертых лепестками.
Три голубя кружили по земле,
клюя поочередно сердцевину,
и это походило на балет,
поставленный в театре голубином…
Ах, голуби, в движении назад
без умысла сошедшие с орбиты!
Им выпало добычу показать –
четвертого. Беспомощный, забитый,
плывущим взглядом охватил листву
и братьев по перу, что затянули
свой танец, – тех, с кем зиму и весну
он пережил, чтоб умереть в июле…
Лена (задумчиво): Собратьев по перу? Они склюют
израненного быстро и жестоко.
Наш добрый мир бесхитростен и лют
и переполнен болью и восторгом…
Вопросительно смотрит на Сергея.
Сергей: Ты хочешь посмотреть? Я покажу.
Лена: Давай-ка лучше я сама схожу.
Медленно поднимается, встает. Халат болтается на ней. Она идет с большим трудом, но самостоятельно. Сзади, готовый ее поддержать, идет Сергей. На его лице нескрываемое страдание. Выходят из комнаты.
Картина вторая
Маленький открытый балкон, выйти на который можно из комнаты Маши. Тепло, лето, зелень вокруг. На балконе – холст, обращенный лицевой стороной к двери, изнанкой к зрителям. Маша, заметно повзрослевшая, разглядывает картину. На балкон выходят Лена и Сергей.
Лена: Так вот где ты колдуешь – на балконе?
Маша: Ой, мам! (Обнимает Лену)
Сергей (Маше): Как впечатленье?
Маша: Наповал!
А крылья, крылья – плещут, как ладони!
Рукоплесканье. Занавес. Финал.
Сергей: Я, Машка, от похвал твоих опухну.
Ты надо мной смеешься или нет?
Маша: Ну, в общем, так: пойду-ка я на кухню
и к ужину наделаю котлет.
Уходит с балкона.
Сергей (выждав несколько секунд):
Какая дочка выросла!
Показывает большой палец и одновременно трижды плюет через левое плечо.
Усаживает Лену, садится рядом и обнимает ее.
Лена: Сережа,
скажи мне…
Сергей (перебивая): Лена, я тебя люблю.
Лена: Такую – любишь?
Сергей: И такую – тоже.
Тебе получше? Может, я куплю
путевку в наш дом отдыха? Там легче
и дышится, и спится. Отдохнешь…
Лена: И правда – здесь давно меня не лечат.
Один спаситель у меня. Ну, что ж,
давай. Я что-то нынче благосклонна:
твоя больная стала здоровей…
Сергей: Ты помнишь это озеро, и склоны,
и травы, и кузнечиков в траве?
Лена (прикрыв глаза, мечтательно):
Когда земля, вздохнув цветущей грудью,
распустит часовые пояса,
июльский зной становится безлюдьем,
и слышно, как впивается коса
в зеленый луг меж озером и небом,
размеченный фигурками овец.
На запад, в засыпающую небыль
уходит золоченый жеребец.
Смолкает разговорчивая птица,
и ночь ныряет в озеро с холма,
так женственна, что этого стыдится
и кутается в травы и туман.
Сергей: Поедем?
Лена: Да. Сергей… любимый…ты…
Поедем…
Сергей подхватывает ее, одновременно ударом ноги открывая балконную дверь.
Сергей: Маша! «Скорую»! Воды!..
Картина третья
Темнота.
Голос за сценой: Нетерпеливо, с первой повестки,
той, на скрижалях,
ждали по осени манны небесной.
Снова дождались:
белой крупою хлещет наотмашь –
благо, не черной,
грешную землю праведный Отче –
мир свой дочерний.
Сорвано золото, вырвано сердце –
пустит на ветер.
Ночью не выспаться, днем не согреться.
Помни о смерти
несколько дней. И, привычки нарушив,
манны попробуй,
жесткой предвестницы мягких подушек
первых сугробов.
С Карского моря на испытанье
послан мучитель,
в лица швыряет манну горстями:
вот, получите!
…Тают крупинки. Вот и слезами
мирно повисли.
То ли прощение, то ли экзамен.
Помни о жизни.
Темнота сменяется полумраком. Та же комната, что и в первой картине, но на стенах совсем нет картин, а в вазе – цветов. Вместо картин фотографии в рамках, на них – молодые Лена и Сергей, они же с маленькой Машей, Сергей и подросшая Маша. В центре комнаты человек в черном сидит, сгорбившись, спиной к зрителям трогает стоящую фотографию в черной рамке. Вокруг стопкой и поодиночке лежат листы бумаги, исписанные и чистые, и авторучка. Свет становится ярче, человек опускает руку и поворачивается лицом… Это Лена. А на портрете в черной рамке – Сергей.
Лена (обращаясь то к одной, то к другой фотографии Сергея и поднимая то один, то другой лист из стопки, то целый ворох):
Прости меня за эти кружева.
Нерадостная сказка получилась.
Прости меня за то, что я жива,
за то, что воскрешать не научилась,
прости меня. Я поменяла нас.
Я столько лет жила твоею болью,
спасала, берегла. А ты угас.
Угас мой свет. Не сохранить любовью.
Прости меня за этот долгий бред,
но в нем ты жив. Ты не писал картины.
Мы здесь прожили восемнадцать лет.
Мы отгоняли час неотвратимый,
но он пришел. Отныне тишина
мне в этих стенах заглушает звуки.
Пиши, пиши, бумажная жена!
Гони, гони безумие разлуки…
Твоих портретов он не написал,
поскольку не умел. А ты напишешь.
Пиши, пиши! Портреты, голоса –
и прошлое все ближе, ближе, ближе…
Пишу, пишу, бумажная вдова,
во благо нервам, скрученным и ржавым.
Три года слез. Седая голова.
Держала долго. Нет, не удержала.
Живые пред мертвыми всегда
виновны – тяжело и однобоко…
В комнату вбегает Маша, юная, красивая, взволнованная.
Маша: Ты здесь? Ты пишешь? Нет, ты плачешь?..
Лена: Да.
Маша: Что – «да»?
Лена: Пишу. И плачу.
Маша: Слава богу.
Пиши!
Лена: Зачем?
Маша: Не знаю. Но пиши!
Тем более, что завтра будет завтра.
Лена: Ты так считаешь?
Маша: В глубине души
ты тоже так считаешь.
Лена: Это правда…
Маша: Пиши. И дорогое – оживи
в стихах о жизни, смерти и любви…
Конец
Ирина Аргутина
]]>