Даниил Да, поэт. 2 книги. Живет в Москве.
http://www.litkarta.ru/russia/moscow/persons/da-d/

ГЛАВА № 82

Любое произведение искусства появляется на свет придушенным пуповиной традиций.

В собачьем вагоне

В тесном вагоне домашних собак,
Кашля, одышки и глаз слеповатых
Неосторожно запачкал свой фрак
Неаккуратный работник плаката.

В сумке лежит розоватый щенок,
Рядом – две книги в обложках шершавых.
Громко звенит телефонный звонок
В душном сопенье разбуженных шавок.

Ниже лица – кружевное жабо,
Хвост кучерявый, задорные очи.
Лапой придвинул пустой коробок
И поиграть с тобой, видимо, хочет.

Но без очков – все как будто плывёт,
Лают болонки и вёрткие шпицы.
Мраморный дог над вагоном встаёт,
Чтобы к дверям неподвижным пробиться.

Хмурый работник плаката берёт
Сумку с щенком и, протиснувшись следом,
В двери выходит, и песню поёт,
И наслаждается пылью и светом.

Сергей едет домой из санатория «Искра»

Ветерок извилист. Искоса
Дует в сонный твой затылок.
Остановка «Санаторий “Искра”»,
Переулок завернулся, зыбок.

– Что же ты, Серёжа, вызвался
Ехать поздно так на стрелку?
И зачем автобус выбрал ты?
Это ведь немного мелко.

– Я ведь уж обратно еду, дяденьки, –
Нам Сергей с улыбкой отвечает. –
Мне налили рюмку сладкой ягодки,
И меня чуть-чуть уже качает.

Вот поэтому и еду я в автобусе… –
Вдруг глаза его большими стали:
Где болтались дяденьки с вопросами –
Лист тяжёлой опустился стали.

И уже бегут от санатория
Огненные шарики матросов,
И к прохожим лезут так настойчиво,
И печенье на полу разбросано.

И смеётся, проклиная ягодки,
Как пружина скрученный Серёжа.
На вокзале скоро выходить ему,
А он об этом даже думать не может.

Кольцо неудачи

Спит на сиденье ползущей в закат электрички
Птицеголовый и скомканный весь пограничник.
Зелень пустые сосуды пустили на длинные тени,
Стены вагона давно превратились в ступени.

«Вот я опять надеваю кольцо неудачи.
Мимо окна проплывают московские дачи.
Нет, никогда мне в таких не сидеть Пастернаком,
В белых штанах не гулять по просторам с собакой».

В тамбуре долго стучит золотое копытце,
Веко дрожит, и лицо постепенно двоится,
Словно воды загустевшей тяжёлые нити
Встроились между довольно понятных событий.

Каждому с умыслом пост достаётся, по силам.
Кто-то гуляет в полях, ну а кто-то по краю, курсивом,
Бездны обходит. Но, даже уснувши в вагоне,
Демонов чёрных катает на розовом пони.

Голубя тело, летящее между домами,
Солнечный свет прерывает. Сменилась холмами
Даль за окном, и бежит вдоль оврага собака,
И пограничник, проснувшись, читает опять Пастернака.

* * *
Пью вино с горбунами. Уже зеленеет трава
На 16-й Парковой, возле тревожного МКАДа.
На суставчатых длинных ногах с головою слона
Бродят сонные жители, хобот суя где не надо.

С юной девушкой едет в автобусе старый пижон.
Он надкрылья сложил и стрекочет, как жук небывалый.
Ресторанная музыка тешит полнеющих жён,
И становятся ярче напитки сосущие жала.

Ну а мы завалились в траву, словно мелкий горох.
Горбунам так привольно: и свет, и листва молодая…
– Я вот в этих домах ещё с прошлого века живу, –
Говорю им с улыбкой, зачем-то слегка привирая,

Показав рукавом, где торчат инвалидов дома
Из бетона отвесного, как монотонные соты.
– Так давайте же выпьем за то, что исчезла зима,
И за первые крокусы, их диссонансные ноты!

За хозяев с собаками, тонкие ветви берёз
В бирюзовых соцветьях, тропический воздух подвалов.
И за тех, чья бездумная жизнь понеслась под откос,
И за тех, кому леса весеннего всё-таки мало!

За Измайлово наше и жителей славных его –
Марианну, Ивана и Колю на теннисном корте!
Пью вино с горбунами среди пожелтевших снегов,
Поднимая бокал ледяного зарайского порто.

* * *
Недалеко от дома в лесопарке
Есть поле, у которого – скамейка.
На ней весь день сидит в жилетах ярких
Семья приезжая. Весёлая семейка.

У них привязана за шею собачонка
К берёзе наклонившейся, но прочной.
И за движеньем паруса с бечёвкой
Следят шесть глаз внимательных восточных.

Змей улетает в дальние градирни
Недалеко от улицы Гримау,
И слышен смех застенчивый, наивный,
И мяч футбольный закатился в травы.

Когда луна, как психорегулятор,
Убавит краски и приглушит звуки,
Два соловья – Философ и Оратор –
Начнут в листве беседовать от скуки.

Прикроется отяжелевшим веком
Усталый глаз сидящего в рассвете,
И ветер шевельнётся среди веток,
Играя в потерявшемся пакете.

Потом на повороте вспыхнут фары,
И лес на миг вдруг сделается тонким.
Морщины синие, как будто капилляры,
Начнут расти под потемневшей плёнкой.

Проснутся все сидящие у поля,
Сожмутся пальцы, пискнут телефоны,
И вновь над царством лжи и алкоголя
Восстанут непреложные законы.

Летит, как сокол, дворников карета.
Им хочется на улицы скорее.
А из-под шапочек и маленьких беретов
Глаза сверкают, чёрных туч мрачнее.

В такое время нет листвы и снега.
Что делать им с асфальтом тротуаров?
И на какой участок утром ехать –
Им всё равно: и молодым, и старым.

Вернутся в полдень, возле поля сядут,
И снова змей воздушный им покорен.
И снова оторвать не могут взглядов:
Привязан он, но весел и проворен.

* * *
20 минут, а потом набухаюсь, –
Думает в маленькой карлик каморке: –
Снова увижу я берег и лодки,
Шляпы нарядные, яркие куртки…
Снова соседки, товарки-подружки,
Ангелы нежные, злые чертовки
Роем завьются над топкою бездной…

Поиск духовный – как поезд последний:
Десять минут пролетели, и вскоре
Чашки и блюдца – Федорино горе –
Прочь убегают, смущаясь, из дома.

Тот, кого давит реальность событий,
Ищет спасенья в душистом нектаре.
Был он пружиной тупой в механизме,
Но распрямился. И стал самоварить:

Движется в нём непрерывная сила.
Прыгнет, и вот уже нету подвала.
Шляпки нарядные ветром сносило,
Переворачивало сеновалы.

А не прошло ведь ещё получаса.
Хохот несётся из комнаты карлы.
Света лучи, как шафранные ленты,
Вьются из окон в громоздкое небо.

Над погружённым на дно Петербургом
Мелкие бьются рыбацкие шлюпки.
Парки накрылись брезентовой тканью
Так, что видны сквозь прорехи и дыры,
Уши совы, локотки Аполлона…

Карлик хохочет под лампой зелёной.

* * *
Мне на форточку синичка утром села,
И от голоса её проснулся я.
Занялась своим обычным делом
Вся моя любимая семья.

Суп жена варила у конфорки,
Делал географию мой сын.
Меховой нахохлившейся горкой
Кот лежал на тумбочке один.

Всё как будто было мне знакомо,
Знал я, дальше что произойдет:
Выйдет человек с мешком из дома,
Подождав, дорогу перейдёт.

Обернётся, чтоб увидеть окна,
Сядет в маршрутное такси,
Спустится в метро, билетом хлопнув,
И начнёт кругами колесить.

Выйдет, где гудящие вокзалы,
На второй поднимется этаж
И закажет в ресторане жалком
Суп-харчо, пельмени и гуляш.

Ничего трагичного не будет,
И плохого не произойдёт.
Просто так гулять уходят люди,
Если в путь их сердце позовёт.

В тёмный лес идут без принужденья,
Только если очень захотят.
– Отрицаю морок поколений,
Страх в мешок засунутых котят!

В данном месте побеждаю страхи,
Пусть же остановится момент! –
Думает в дымящейся папахе
Под вокзальный аккомпанемент

Человек, которого искали,
Но не там, где он когда-то был.
«И казалось, в воздухе, в печали,
Поминутно поезд отходил».

Опыт прочтения

О Главе № 82 написано во втором томе «Русская поэтическая речь-2016. Аналитика: тестирование вслепую»: 14, 22, 80, 95, 176, 207, 349, 353, 365, 415, 429, 448–449, 589, 611, 659.

Отдельных отзывов нет.
Вы можете написать свою рецензию (мнение, рассуждения, впечатления и т.п.) по стихотворениям этой главы и отправить текст на urma@bk.ru с пометкой «Опыт прочтения».