Продолжение гуловского дневника Александра Самойлова. Сегодня — об уральской поэзии и Вере Киселевой.
Оригинал текста ЗДЕСЬ
ГУЛ №2. Вера Киселева и черная музыка
Если б я был литературоведом, то непременно принял бы участие в грядущей научной конференции «Уральская поэтическая школа: что показало вскрытие» с докладом об «уральской ноте», возникшей как ответ на ноту парижскую. Я бы сказал, что уральских поэтов тоже гнетет тоска (цитата с описанием атмосферных осадков), беспокойство (цитата с упоминанием бессоницы), утрата целостной картины мира (пара цитат, в которых фигурируют алкогольные напитки) и ностальгия по культуре (любая цитата, взятая наугад).
Но, сказал бы я, в чем же разница? А в том, дорогие мои спящие слушатели, что «парижане» сначала спустили матушку Россию в унитаз, а потом принялись по ней тосковать. Какому хочешь чародею! говорили они. Лишь затуманит! говорили они. А паровой каток — не хотите? Вона как прокатился! — воскликну я и укажу в окно на бескрйнюю уральскую тундру. Тройки веселый разбег! — воскликну я.
А по чему страдают поэты на Урале? Да и страдают ли? Не есть ли организация поэтического текста как ностальгического страдания — тем самым, что объединяет эти ноты. Только у одних большой ностальгический объект — Россия — был в основе, а у других — возник в конце. Тут я сделаю небольшую паузу, в надежде, что кто-нибудь спросит, что это такое у других в конце возникло. Да, допустим, что кто-нибудь спрашивает. Да как что? Да вот что! Я укажу на энциклопедии, антологии и все-все-все. Уральская поэтическая школа!
Вот так бы я примерно выступил.
А с Верой Киселевой был у меня такой смешной случай. Приехал я после Литинститута в 2004-м году в Челябинск. Ну, думаю, схожу в Союз Писателей, отмечусь. Мало ли, вдруг работу какую предложат. Захожу. Две тетеньки сидят, пьют чай с конфетами. Одна из них — Вера Киселева. Вот, говорю, из Литинститута только выпустился. И тут другая тетенька — не Вера Киселева — как закричит: «Это вам не к нам! Это вам в Фонд культуры нужно!» А Вера Киселева по-доброму так мне улыбнулась. И я ушел.
Багровы нервные осины,
Крик птиц тревожен по полям.
Он скоро журавлиным клином
Расколет сердце пополам.
Взойдут холодные туманы,
И лес тоскливо замолчит,
И ливень пальцами стеклянными
По днищам лодок застучит.
Хорошо было бы подумать — кому расколет сердце. Тут же все очеловечивается. Осины нервные, птицы тревожные, лес тоскует, ливень с пальцами. Думаете, человеку, ну, лирическому герою расколет? То есть думаете, он такой Смердяков, который припадки свои предугадать мог? Или тому расколет, у чего вроде сердца и нет, как у осины тревоги? Стихотворению, например. Да, стихотворению. Все сходится.
Оригинал в ЖЖ Александра Самойлова
