Ирина Аргутина. Настоящие птицы: Стихотворения. — Челябинск: Челябинский дом печати, 2006.
В одном из интервью Ирина Аргутина назвала свой родной Челябинск “не промышленным и тем более не культурным центром, а, скорее, мещанским городом”, пояснив, что для нее “в этом определении нет ничего унизительного. “Мещанский” — значит, город обыкновенных людей, которые живут насущным”. Парадокс в том, что и это ключевое слово — “насущное” — слишком уж многозначно. Впрочем, какой бы смысл человек в него ни вкладывал, под “голубым-голубым потолком с облаками” все так же “шуршат песок и гравий, / идут часы и кормит ремесло”.
Над синими травами бродят светила,
снега и сограждане…
Погружаясь в эту изменчивую константу, Ирина Аргутина вглядывается в теченье жизни, как в след птицы на небе — “легкие тайные знаки на синей скрижали”. И каждая бытовая примета — кружка на кухне, кот на окне, гипсовые олени в парке — в этом потоке-полете тоже становится необходимым, жизненно важным знаком, вызывающим “синеву воспоминаний”. А те — через пройденный путь и множество нарытых кругом могил — рождают тревогу, что “ловится в небе ночами”: подобно проказничающему мальчишке, “убегают миг, время и память. Позже / так убегает жизнь. И, убегая, дразнится”. Впрочем, здесь, в сборнике, посвященном “светлой памяти мужа, Вячеслава Аргутина”, эта обращенность в прошлое и не может быть менее щемящей, менее острой.
Где же соль и спички?
Вот вопрос из числа заклятых.
Поищу привычно
по дырявым карманам лет —
их зашить бы — только
в старозалежных недрах комнат
не сыскать иголки,
да и мне ли найти ее…
В одной из рецензий “Настоящие птицы” были названы сборником, где “много стихов минорного лада”. Однако отражающая годы подобно зеркалам память (все о том же, о насущном!) прорывается не только элегией, но и пульсирующей болью “последней из великих” войн. Причем этот “ад атак” — не из воспоминаний родных, отца или свекра, а именно собственный, который “сердце в плен забирает с боем”.
Жизнь с войною столкнулись лбами,
а потом превратились в память
(слава Богу, все же не в злость).
И одновременно в книге есть другой полюс — “тюльпаны детства и родной земли”, степи, где нет “ни берегов, ни времени, ни смерти”, “сияние росы”, синее небо, что “еще наглядится / на травы зеленые”.
Вошедшие в сборник произведения скрупулезно датированы — почти под каждым указан не только год, но и месяц, и от стиха к стиху в “Настоящих птицах” совершается годовой круговорот: “цветенье лип врывается в июнь”, идет дорогой дальней промокший и охрипший сентябрь, “озноб осеннего дождя / рождает горечь листопада”… И вот уже пора готовиться к зиме, утеплять окна, за которыми “фонарь, дымящий в воздухе морозном. / Дорожный скрип толченого стекла”. Очередной год кончается “внезапно, как терпенье”, а следом — снова март, и “небо уже не с овчинку”… Именно этот непременный цикл успокаивает, умиротворяет, и действительно, что может быть важнее его и необходимее?
Солнце в небе.
Хлеб-соль на столе.
Все давно прощены…
Замыкающий очередной виток временнoй спирали венок стихотворений “Стрижи” — открытый финал, что “медом тает во рту и, как небо, уходит из рук”. Отступают предыдущие ночные тревоги, “длинные зимние сны”, окружающее пространство заполняет июльский “предутренний сумрак прохладный”, допив который погружаешься в цветущее щедрое утро — то самое, с которого и начинался сборник.
Над шелковым терпением воды —
три звука, и один слабей другого:
июльской жирной мухи возбужденной
жужжанье жизнерадостное,
чайки
неодобренье краткое
и тихий,
почти неслышный, невесомый плеск
плывущей женщины…
Мир “Настоящих птиц” действительно тихий (“Где боль молчит, там слово не кричало”). Нет, в нем скрипят снега, звенит день, кричат вороньи стаи, и все же этот мир более графичен, чем звучен. Как след птицы в небе.
Наталия ИВОВА
http://magazines.russ.ru/ural/2007/6/iv15.html
