Вячеслав Веселов
Заметки на полях поэтического сборника
Я опять просочусь косяком, не задев ни замка, ни вахтёра.
Я опять появлюсь неспроста – аки тать, как полунощный вор.
Ты в халате. Одна. Босиком. На меня молча взглянешь с укором.
«Дверь и так не была заперта, – скажешь ты. – Так о чём разговор!»
«Богом харизмы мне не дано, не дарован азарт к алетейе,
Мне уже с каждым годом трудней отличать от метопов триглиф.
А кругом всё исчезло давно, несть ни еллина, ни иудея, –
Лишь усмешкой бесплотной твоей петербургский не рушится миф».
Но слетит с неподатливых уст безнадёжно-слепое «И что же?»,
Как забытый буддийский коан расцветёт можжевеловый куст, –
И опустится пьяный Прокруст на попоной покрытое ложе,
И спалит надоевший роман искалеченный временем Пруст.
«Попытка сближения»
Из книги Сергея Борисова «Постскриптум»
Выход этой книги в некоторых отношениях весьма примечателен.
Во-первых, издатель – Шадринский пединститут – выпустил в свет не «Учёные записки», а сборник стихов. Это радует и обна¬деживает. Я с нежностью вспоминаю скромные книжки, изданные до революции в неизвестных мне городах. Значит, в уездном рос¬сийском захолустье люди не только сочиняли, но и печатали свои сочинения. Короче, шадринская инициатива бодрит. Чем чёрт не шутит, доживём и мы до американских стандартов. Там, за океа¬ном, именно под крышей уни-верситетов, даже провинциальных, работают издательства, выпуска-ющие литературу по разным обла¬стям знания.
Во-вторых, сам автор, вызывающий понятный интерес. Это не застенчивый провинциал, кропавший на досуге стихи и после дол¬гих мытарств (как это обычно бывает) издавший книгу. Перед нами современный парень, дипломированный философ, автор множества научных публикаций и двух романов. Он образован и молод, философ¬ские понятия и академические термины соседствуют в его тек-стах с молодежным жаргоном.
Сергей Борисов – человек, безусловно, одарённый. Он демон-стрирует фантазию, темперамент и тот избыток психической жизни, который собственно и делает человека поэтом. Он уверенно владеет приемами версификации, имеет вкус и знает толк в литературной игре. Красота в стихах Борисова возникает как бы произвольно, на отшибе поэтической темы: «Самоедской узорочью вышиты полосы пледа, – Пусть на поясе оберег вечно блестит золотой…»; «Убогий паужин на стесанной кринице…» (это после эйдоса и Кантемира). В соседних строках у Борисова непринужденно аукаются Прокруст и Пруст, мы весело принимаем его правила игры, когда он выстраи¬вает ряд: «Козерог. Козлотур. Казанова…»
Книжность – одна из определяющих черт современной поэзии. Ничего страшного здесь нет. Вопрос лишь в том, как распорядиться знаниями. Борисов приводит в действие громоздкий историко-филоло-гический и философский аппарат: Гаутама, коан (из буддизма), либидо, супер-Эго (из психоанализа), Леда и Пигмалион с Галатеей (из мифологии), в текстах много библейских реминисценций и лите-ратурных аллюзий. И, конечно же, имена и понятия, которые сегод¬ня у всех на слуху: Поль Брэгг, суицид и т. д. Впрочем, «коан» и «либидо» из того же ряда. Это полунаука, вышедшая на улицу. Нынче умник только откроет рот, и на тебя обвально обрушивают¬ся «архетип», «Шамбала», «харизма», «амбивалентность»… Все это лоскуты, лох-мотья некоего интеллектуального багажа, по которым узнают «своих». Простодушные сочинители, видимо, полагают, что звонкое словцо способно придать значительность даже тривиально¬му сообщению.
Щегольство Борисова эрудицией иногда производит комичес¬кий эффект. Герой «Попытки сближения», аки тать в нощи, «не задев ни замка, ни вахтера», проникает к подружке (видимо, в общежи¬тие). Она замечает, что дверь и так не была заперта: мол, о чем разговор.
Герой начинает: «Богом харизмы мне не дано, не дарован азарт к алетейе. / Мне уже с каждым годом трудней отличать от метопов триглиф…». Если здесь есть юмор, то я его не заметил. Для юмора все это слишком многословно, тяжело, натужно.
Во фрагменте «Из утраченной навсегда поэмы» герой беседует с возлюбленной «на древнем диалекте Нидердойче», то есть на нижне-немецком. Её «остзейско-выборгский акцент» дразнит слух и будо-ражит кровь героя. Для затравки это неплохо. Но Нидердойче исчезает и больше не появляется. С таким же успехом герои могли общаться на средне-верхненемецком. Ничего бы не изменилось. Необязательность, то же щегольство. Если поэма и вправду утеряна, жалеть об этом не стоит.
Напечатанные в сборнике отрывки из поэмы «Шадринск» гово¬рят о богатых потенциальных возможностях автора. Но там снова цитаты из Мандельштама, Кузмина. Известные строки, предваряю¬щие и начина¬ющие главы, служат своеобразным разгоном. И хотя позднее в тексте появляются пластичные, узнаваемые приметы Шадринска, мы не можем забыть цитаты Мандельштама и Кузми¬на: образ формируется снаружи.
Ну, а этакое (из «Прощания с гетерой») читать решительно невозможно: «Трансцендентальное единство апперцепции… / Ноуменальное блаженство трансценденции…» Это ведь и не язык даже, а какой-то безвкусный волапюк, не имеющий ни малейшего шанса стать когда-нибудь языком.
Когда наш автор натешится погремушками эрудиции, он ста¬нет бдительней и строже относиться к языку и увидит, что у хариз¬мы и чёрного хлеба повседневности есть в жизни своё, ничем неза¬менимое место. И напишет стихи.
Газета «Курган и курганцы» (г. Курган). 1995. 10 октября.
