Тверь
«Фамилия»
1996
* * *
Поцелуй – серебро, расставание – золото,
На запястье – браслет из стекла.
Ты не помнишь добра, недоверьем исколота,
Усмехнулась, забыла, ушла.
Холодна, некрасива, умна, обаятельна,
Длиннонога, бестактна, больна.
Твой любимый падеж не родительный – дательный.
Белладонна, чифир, белена.
Стенка ампулы нервным движеньем проколота,
На запястье – порез от стекла.
Поцелуй – серебро, одиночество – золото,
Трепет пульса, дрожь пальцев, игла…
10 апреля 1995 года
* * *
В сенях ещё мороз, но самовар кипит,
По кружкам разлита душистая заварка,
Снимает свой тулуп подвыпивший пиит,
Рябиновый отвар цедит ему кухарка.
Тулуп летит на печь: «Извольте почивать!» –
Купеческая дочь понёву совлекает…
Предчувствием томит прохладная кровать,
За ставнями пурга уныло завывает…
13 ноября 1995 года
* * *
Звук чужих ледяных шагов,
Он пугает, ласкает, манит.
– Отодвинь тяжёлый засов!
Я твоя уставшая няня.
– О рассыпься, одышливый бред!
Не хочу тебя зреть воочью!
Ты погибла, тебя уж нет,
Ты схоронена прошлой ночью!
– Отодвинь засов, пожалей,
Обогреться впусти, родимый!
Я устала лежать в земле,
Там такая мокрая глина!
Но надёжен стальной засов,
Страх сковал ослабевшие руки,-
В мерном бое стенных часов
Глохнет плач безумной старухи.
12 октября 1995 года
* * *
Что за причудливый звон к нам долетел ниоткуда?
Что за мятежный удар старинное зданье потряс?
Это свалилось с буфета китайское хрупкое блюдо,
Это взорвался в подвале ржавый германский фугас.
Барышень мятые щёки, потные ноздри кухарок,
Кипенью бурой слюны оторочен девический рот.
Сколь нездорово бледны торсы нагих санитарок!
Взрезан осколком стальным вкусный рождественский торт.
Скоро покроет пейзаж липкий линолеум лунный,
Скоро пройдут по нему сонмища сонных машин.
Снова прибудут к волхвам полчища сумрачных гуннов,
Снова хозяйка возьмёт в руки тяжелый кувшин.
9 октября 1995 года
* * *
Четьи-Минеи по томику собраны.
Глухо молитва звучит.
Ноги в коленях все до крови содраны,
Тускло лампадка горит.
Нежное тело постом исковеркала,
Лоб обожгла кислотой.
Чёрным платком занавесила зеркало,
Чтоб не пугал домовой.
Дочь в монастырь чужедальний отправлена
С младости плоть усмирять.
Тайным пороком живёт, не отравлена,
Эта блаженная мать.
* * *
Колбаса копчёная, молоко, картошечка,
Что ты хочешь, милая, только прикажи!
Я устрою пáужин, посидим немножечко, –
Творог со сметанкою, хлебушек из ржи.
А как выйдем во поле да затянем песенку –
То-то будет радости в душах поселян!
Кто-то в умилении истово закрестится,
Кто-то разрыдается, от восторга пьян.
Ночь наступит тёмная, ночь наступит жгучая,
Не гляди в глаза мои, дево, не гляди!
И себя не мучая, и меня не мучая,
В спаленку косящату тайно проводи.
Утром встанешь хмурая, злая, обречённая,
Не печалься, милая, завтракать садись!
Ешь редиску свежую, колбасу копчёную,
Позабудь о прожитом, сыто улыбнись.
15 мая 1995 года
* * *
Янтарная, как древняя смола,
Ты предо мной в истерике каталась,
Во мне твоя невинность отражалась,
Как в зеркале ружейного ствола.
Гормонами налитая девица,
Не знавшая замужества вдова, –
Ты жаждала с девичеством проститься,
Как жаждет быть подкошенной трава.
Но так уж всё нелепо получилось, –
Пока ты стойко честь свою блюла, –
Твоя невинность плесенью покрылась
И ржавчиною гордость поросла.
О как же ты пленительна была,
Когда мне неумело отдавалась,
Твоя невинность хрупко преломлялась,
Как ваза из богемского стекла…
1995–1996 гг.
* * *
Подниму тебя на руки, ты ведь легче, чем пёрышко,
Ты прошепчешь, стыдясь: «Я боюсь».
Поцелуем коснусь побледневшего горлышка
И смущённо тебе улыбнусь.
Прогрохочет гроза, словно Первая Конная,
Тьма падёт и петух прокричит, –
Ты прижмешься ко мне, моя девочка сонная,
И Снегуркой растаешь в ночи.
* * *
Я оживил наш вялый tête-a-tête,
Щипнув твою нордическую попку,
И, словно невзначай присев на кнопку,
Ты ойкнула и вскрикнула: «О, нет!»
И вздёрнув платье к уровню колен,
Нервической сдержать не в силах дрожи,
Ты устремилась к зеркалу в прихожей
Поправить свой вечерний туалет.
«Не думайте, я право, не из тех!
Не думайте, я вовсе не такая», –
Твердила ты, бретельки поправляя
И скалывая брошью декольте.
Забудь свой страх, краса полнощных фей!
Да будет взгляд твой благостным и кротким!
Снимай свои французские колготки!
Я жду тебя на бархатной софе…
1995–1996 гг.
ВЕЧЕР
Мини-драма в двух частях
с прологом и эпилогом
Пролог
Небрежно незаправленная блузка,
Поношенная юбка из джерси,
На столике – сухое и закуска.
– Нет-нет, не буду, даже не проси:
Я третий день под мышками не брила
И не готова быть с тобою «ню».
Не хмурься, я подруге позвоню,
Она юна и пахнет детским мылом.
Часть первая
Разрывая застёжек металл,
Расплетая упрямые косы,
Я веснушек твоих целовал
Неуёмную жадную россыпь.
Моих масляных губ беспредел
Ты сносила, дрожа и потея.
Я тебя как подросток хотел,
О моя длинноногая фея!
Влажной шеи блистала эмаль,
Расплетались упрямые косы
И дырявил девичью вуаль
Мой победно мерцающий посох.
Часть вторая
Забыв уроки детского кокетства,
Законов женской гордости не зная,
Ты в поисках утраченного девства
Всё по постели мечешься, нагая.
На животе затейливая слизь,
По простыне размазана помада,
Лицо в слезах, косички расплелись:
– Я не хочу… Раздумала… Не надо…
Эпилог
– Ну вот и всё, ты радостен и бодр?
Понравилась тебе ночная фея?
Настройся на серьёзный разговор,
А я пока под мышками побрею…
Май-июнь 1996 года
* * *
Твоя рука – как стебель лопуха,
Твоя нога – как веточка у сливы, –
Ты смотришь обречённо и тоскливо
И ищешь оправданья для греха.
Твой хриплый смех – как пьяная капель,
Стучащая по грязной снежной каше.
Твой плач – как волчий проголос в метель,
В ночи, в степи – свиреп, смешон и страшен.
Старинной лампы теплится фитиль,
От прелых плеч несёт говяжьим жиром, –
Я стал твоим последним пассажиром –
Ступай домой. Счастливого пути!
20 ноября 1995 года
* * *
До судорог строга и романтична,
Добра до одуренья и горда.
О край стола ты трёшься истерично
Поверхностью дрожащего бедра.
Лепечут губы бред девичьей чести:
«О да… конечно, да… конечно, он…»
Последний раз: ладонь, колени вместе,
Удар, полёт, паренье, счастье, стон.
26 сентября 1996 года
* * *
Ростбиф удался. Бесспорно, классический Рим
Мало похож на картину Феллини. Он
Напоминает порнографический фильм,
Однообразный, как подростковый сон.
3 августа 1996 года
* * *
– Мне пора уже, скоро стемнеет,
Надо сына из садика… Нет!
Я прошу тебя, только не шею
И не плечи! Открой кабинет!
Я прошу, не ласкай мне запястья,
Ты же знаешь, что я… Отпусти!
Дай мне зонт – за порогом ненастье…
До свиданья, любимый… Прости…
21 сентября 1995 года
* * *
Насморк неба: сопли свыше
хлещут людям на чело.
Люди прячутся под крыши
и вздыхают тяжело.
В сенях липовых хлопочет
Дядя в грязных сапогах.
Рукомойником грохочет,
Отирая потный пах.
Перст воздевши, старец древний
Прерывает разговор.
Юбку сняв, хозяйка дремлет,
Услаждая старца взор…
Бес небес, Даждьбог нерусский
Оземь бьёт свою соплю.
Ловко сняв с хозяйки блузку,
Плотский грех я с ней делю.
19 июня 1995 года
* * *
О не плачь, очарованный брат Сенегала,
Не печалься, вернётся твоя дорогая,
Если даже она тебя не доругала,
Я тебя, сенегальский мой брат, доругаю.
Я и сам не забыл её реплик наглых
И любимой фразы «Нишкни и меркни!»
После оной один мой приятель нагло-
тался уксуса и умолял о смерти.
Не потей, как в бане на верхней полке,
Лучше слазь с иглы и влезай на бабу –
Хоть на ту, согбенную, на прополке,
Обращённую к небу бесстрашным задом.
Дорогой мой брат по пустыне Гоби,
Берегам Янцзы, катакомбам Крыма, –
С молоком ли кровь, молоко ли с кровью, –
Кто хватил плетей, не боится дрына.
Поздний вечер, и ты в темноте рыдаешь,
Поздний вечер, на улице соль и слякоть,
Будь мужчиною, брат мой, захлопни вареж-
ку, заткни фонтан, будем деньги тратить.
6-7 октября, 10 ноября 1996 года
* * *
Озёрных сполохов феерия
Ласкает снов лабрадорит.
Тоской отравленного севера
Звезда Полярная горит.
Пространства звонкую громадину
Проспекта рвёт диагональ.
Скрывает марева вуаль
Гранита вымокшие градины.
Бесцветных сполохов феерия,
Осенних снов лабрадорит…
Карело-Финская Империя
Над миром севера царит.
4–5 июня 1995 года
* * *
Чёрное утро, багровый туман,
перелётные синие птахи,
Тёплая водка, холодный наган,
полотно полинявшей рубахи.
Рыжий подсолнух, оранжевый мак,
сторожей серебристые бляхи.
Высохший валенок, потный башмак,
уходящие в поле монахи.
Нечего красть,
Нечего грызть,
Высохла грязь,
Кончилась жизнь.
Вялое брысь,
Сонное пусть,
Спетая мысль,
Мёртвая Русь…
20 сентября 1995 года
* * *
Ночью России не хочется спать,
Всё ей, красавице юной, не спится.
Грудь начинает вовсю набухать,
Соком весны налились ягодицы.
Стала тесна ей девичья кровать,
Ах как тягуче скрипят половицы,
Тихо поют предрассветные птицы,
Сонно бормочет Вселенная-мать.
Папенька-Космос храпит, как даос,
Ночи безлунной спадает бессилье.
Сбросив рубашку, глядится Россия
В светлое зеркало утренних рос.
10 ноября 1996 года
* * *
От сна восстав, голодный пудель
Забросил лапы на буфет:
Там трепетал забытый студень,
Валялась горсточка конфет.
Хозяйки нет – лежит в роддоме,
Хозяин пьёт четвертый день,
А сын усердно экономит
На сигареты и коктейль.
Голодный пудель красть не станет, –
Он горд, собачий дворянин,
Он бездыханный в Лету канет –
Воспой в стихах его, акын!
26 июня 1995 года
* * *
Рябым фальшьфейером избыточных зачатий,
Фиоритурой мельхиоровых затей
Сверкала томная инфанта Закамчатья,
В асфальт залившая утраченных детей.
Но ты, безумная принцесса инфузорий,
Взойди недрогнувши на скользкий пьедестал,
И я, оставив петроградский лепрозорий,
Забуду страхи и войду в Колонный зал.
* * *
Пятнадцать суток шёл рассвет,
Грозя над городом пролиться,
Пятнадцать суток голубица
Крылом гасила белый свет.
Двенадцать хмурых сторожей
Бросали горсти спелых вишен,
И все, кто был в ту ночь услышан,
Остались в царстве миражей, –
Ни одному не удалось
Уйти из недр консервной банки,
Куда сложили их останки,
Лишь только тучный старый лось,
Архар с отвислыми рогами
Бряцал тяжелым огурцом,
Но был избит он батогами
Так, что не мог уж стать отцом.
Усталый сумрак шёл в обход,
На чердаке пылились сливы,
И тусклой страсти оборот
Превысил сочности оливы.
Нет, не в гвардейском усе соль!
Под тонкой нотой напряженья
Я смог пронзить воображенье,
Стеклом терзая вакуоль.
Тогда двенадцать сторожей,
Сплетая дружеское пенье,
Сменили в кружеве кипенья
Плешивость гранул Фаберже, –
Но сок чернил, как кровь гранат,
Светился тембром мутных ягод,
И, сбросив цепкость мелких тягот,
Я вновь поджёг свой вертоград.
1995-1996 гг.
* * *
Пьяные роботы мечутся в поле,
Бьют лошадей и терзают овёс,
Вянут цветы и гниют семядоли,
Красным цыпленком пылает колхоз.
Звери и роботы в огненной пляске,
Травы на небо взлетают золой,
День исчезает в неистовой тряске,
Вечер рождается, мокрый и злой.
* * *
Хрустящий королевский винегрет,
Политый терпким кремом свекловичным,
Открыл собой прозрачный менуэт
Изящных мыслей, слышанных вторично.
Не Лосев и усталый Пастернак
Кружились танцем в зареве хрустальном, –
То Веспер с Артемидой натощак
Соединялись в пляске постнатальной.
Очков моих изогнутая рябь
То бешено сияла, истребляя
Вечернюю редеющую хлябь,
То вдохновляла к тексту, как Даная.
Летучий эйдос, зрачный Кантемир,
Убогий пáужин на стёсанной кринице,
Там, где упал и бился командир,
Сбежавший от условностей больницы.
Лукавый блеск прилипчивой скамьи
Терзает студиоза злую память –
Не так уж прост пергамент молоньи,
Не так уж сладка сводчатая камедь!
9 сентября 1994 года
