Неймдроппинг (Тоска по Красноярску)
#фестКУБ
Саша Либуркин
Есть вещи, которые не афишируются, но моментально становятся секретом Полишинеля. Меня с питерским прозаиком Сашей Либуркиным сроднили две женщины, потому наша развиртуализация проходила под пристальными взглядами культурной общественности. Ничего не взорвалось, выпили-поговорили. И как-то незаметно оказались через несколько дней на ночной набережной Енисея. Туманы над плывущими льдинами перекатывались на спинах, словно пушистые китайские драконы, лениво выпуская в нашу сторону холодные коготки хиуса – сибирского душувыдирающего ветра.
— Серёжа, — сказал Саша: — Я хочу спуститься к воде. Но я – еврей, я боюсь хулиганов. Они ведь обязательно гнездятся на берегу в это время. И ещё я боюсь, что не смогу обратно подняться по ступенькам. Я очень устал за неделю фестиваля.
— Не бойся, Саша, — ответил ему: — Я – цыган. Если ты упадёшь на песок, то я возьму палку и буду отгонять от тебя волков. Здесь нет никаких хулиганов. Только волки, ступающие на грудь скрипачам.
Саша посмотрел на меня благодарными синими брызгами и попросил отвести его в 225 номер, где я укрыл его одеялом, убрал специально приготовленную для нашей встречи пустую бутылку «Перцовки» и прикрыл дверь.
Наутро Саша каждому встречному рассказывал, как он меня любит. Удивлённые участники фестиваля подходили ко мне поинтересоваться:«Что у вас с Либуркиным?»
— Совпадение сердец. Дважды совпадение сердец.
Иван Клиновой
Первое моё выступление в рамках фестиваля «КУБ» в Красноярске состоялось в гимназии. От гостиницы «УЮТ» нас с Иваном Клиновым посадили на такси и отвезли на ту сторону Енисея. Конструктивистское здание, для которого война прошла буквально вчера: следы шрапнели по штукатурке и мемориальный камень без имени на ошлифованной грани.
Поднялись на верхний этаж, смотрим, как рассаживаются восьмиклассники. И в этот момент я осознал, что оставил книги со стихами на прикроватной тумбочке в номере. На лице Ивана не дрогнул ни один мускул.
— Серёжа, у меня в телефоне есть черновик твоей книги и список любимых стихотворений. Стихи какого периода ты предпочитаешьв это время суток?
Солнце ударило в форточку – и на фоне висящей в воздухе меловой пыли над головой Ивана проступил золотистый обруч.
Первым выступил Иван. Узкое пространство между доской и партами превратилось в клетку льва – символ города. Только решётку сняли, и жаркое дыхание опалило острые девичьи колени. Класс боялся пошевелиться. Иван мерил отведённые четыре метра от двери до окна, активно жестикулировал, доказывал, что настоящая живая литература не закончилась школьным учебником, она дышит сейчас, и прямо сейчас в Красноярске.
Когда пришла моя очередь выходить к доске, решил замереть на одном месте. Отчитал свои сказки. Ответил на вопросы про возраст и семейное положение.
Моя издатель Марина Волкова по результатам бесконечного количества презентаций выяснила, что взрослые проявляют своё почтение, спрашивая писателя про образование: так вот откуда он такой умный! А дети всегда спрашивают про возраст: чем старше, тем солиднее… Теперь я знаю, что для подростков воплощением состоятельности является свадьба: женат – значит счастлив,не женат – пожелаем всем классом найти ему такую добрую и терпеливую женщину.Развод в картине мира подростков не присутствует.
После гимназии сразу же поехали судить конкурс чтецов.
По негласной традиции в России у каждого края есть свой маленький Пушкин. Если такого местные власти не назначили, то на литературной карте страны этих земель как бы и нет. На Урале – Алексей Решетов. В Красноярском крае – Роман Солнцев. Но сорок детей, читающих вслух исключительно Солнцева, создают ощущение, что ты попал в параллельную реальность и здесь никаких других когда-то любимых тобой поэтов не существует. Литературу ты изучаешь с нуля.
Дети читают примерно одинаково: как их научили учителя, которых научили их учителя, и так до французских и немецких бонн. Потому единственным критерием отбора остаётся личная вовлечённость ребёнка в произносимое. Меня как члена Союза писателей России поставили председателем жюри, ошую сел Иван Клиновой – член Союза российских писателей, одесную декан филфака. Я страшно жалел, что не могу рисовать карикатуры на читающих, потому что по именам чтецы после десятого выхода стали неразличимы. И тогда я стал записывать элементы одежды, выбивающиеся из общего стиля. Когда пришла пора раздавать слонов, нимб снова сверкнул над головой Ивана:
— Мне всё предельно ясно.
Иван перечислил первое, второе, третье место. Я заглянул в свои оценки: те же самые дети, только поименованные «палантин», «подтяжки», «треники».
Выясняется, что не только поэту необходимы «черты необщего лица», но и выдающийся чтец обязан выдаваться характерной деталью. На следующее совместное с Иваном Клиновым выступление я пришёл в красных стрейчах. После чего все вахтёрши Дома искусств у меня за спиной шушукались:«А этот в красных штанах на каждое мероприятие с новой девкой приходит. Ни один мужик такого не выдержит. Вот те крест, точно гей».
Сам же Иван Клиновой выступает исключительно в чёрном. И отличается талантом.
Юрий Татаренко
Существуют люди, с которыми не успеешь толком познакомиться, а уже идёшь по главной улице малознакомого города из одного заведения культуры в другое заведение культуры и обсуждаешь способы выхода из послеразводовой депрессии. Четыре квартала – и вы друг друга во всём понимаете, десять кварталов – вы друзья на всю жизнь. Юрий Татаренко – член трёх творческих союзов, потому мы успеваем поговорить и о юнкоровской юности, и о постановке произношения в театре, и о съёмках игровых фильмов, и о сборе краевых антологий. На пороге Аграрного университета, где должен проходить смотр поэтических спектаклей Юра признаётся:
— Плюнь мне в глаза, но я – председатель жюри.
— Юра, отжюришь – и забудем. Не ради этого встретились.
Обнялись и спустились в подвал, где меня уже ждала поэт Нина Александрова, перебирающая реквизит нашего с ней шаманского действа под названием «Тавтономия: время переназывания вещей».
Пала темнота, и восемнадцать коллективов, претендующих на победу, расселись вдоль стен.
Каждый выступающий нас чему-то учил:
— Смотри, — шептала мне на ухо Нина: — Бегающий свет надо отключить, он создаёт эффект эстрадности, почти иронии.
— Микрофон опустим пониже и будем читать на коленях, — шепчу в ответ: — Вынесенный вперёд на высоте выше моей поясницы он заводится.
— Танцевать с ножами надо выходить в центр зала, сделать большой круг перед жюри и зрителем.
— Карты с текстами передаём друг другу, кто к ним ближе находится, чтобы картинка не мельтешила.
Объявляют нас. Двадцать две минуты стыда – и мы свободны. Наигрывая весёлый марш на губной гармошке, утанцовываем из зала в каморку под лестницей. Остановились и честно признались, выслушав тишину: «Обосрались». В ту же секунду тишина оглушила нас аплодисментами.
Вернулись, поклонились, собрали с пола реквизит и сбежали на следующее выступление, не дожидаясь результатов: фестивальный день расписан по минутам.
Совместный вечер на пару с Иваном Клиновым прошёл динамично. Практически всю свою программу я читал для сидящего в зале одного из моих любимых поэтов Санджара Янышева. Лишь несколько откровенно телесных обратил к женщинам. И немедленно посыпались вопросы про личную жизнь: что за Муза подобную музыку заказывает? Провал спектакля меня почти отпустил.
На завершающем тексте Ивана Клинового в Дом искусств ввалилось разгорячённое и подогретое жюри конкурса в полном составе. Юрий стащил меня со сцены и вывел на улицу:
— Никому другому мы решили первых мест не давать. Всё золото в трёх номинациях – ваше с Ниной.
Облапил меня прототип стихотворения Ивана Клинового «Александр Горгоныч заводит свой танцмобиль» — иркутский поэт Игорь Дронов:
— Чувак, я себя спрашивал, зачем я здесь? Так вот, из-за вас! Вы меня обратно на Байкал перенесли!
Другие оценщики тихо улыбались и протягивали пластиковые стаканчики с коньяком. Юрий Татаренко вспохватился:
— Когда такое было, чтобы жюри в полном составе проставлялось перед лауреатом? Я – член трёх творческих союзов – ни разу о таком не слыхал.
— Так и я теперь – лауреат трёх номинаций, — улыбаюсь самой широкой из чеширских улыбок: — Где здесь магаз? Пойдёмза армянской невестой.
Санджар Янышев
Книгу избранных стихов узбекского поэта Санджара Янышева я купил в Екатеринбурге в цокольном книжном магазине «Йозеф Кнехт», расположенном во дворах за гимназией, которую окончил. Иосиф Бродский в одном из рассказов вспоминал, как ребёнком нашёл на мусорке джазовую пластинку с собачкой на лэйбле «Слушает голос своего хозяина»: какими судьбами эта виниловая красавица могла попасть из далёкого Нью-Йорка именно в его двор, в Ленинград, сквозь железный занавес и посредством чужого отсутствия вкуса перепасть именно в руки поэта? В моём случае сработало наличие фантазии у комплектовщика, посчитавшего, что и на холодном Урале найдётся хоть один благодарный читатель. Книга оранжевая, потрясающая по дизайнерскому решению, ещё более невероятная по содержанию:
Снизойди до меня, до ничтожества,
не рассудок – хоть речь укрепи,
и услышь: мы живём скотоложеством,
рукоблудием и чаепи
Я не расставался с ней несколько месяцев, перепечатывал из неё стихи, рассылал друзьям. Однажды набрался смелости и написал автору. Поэт ответил, попросил подборку моих стихотворений, которые я сам считаю близкими его поэзии. Перед отъездом в Красноярск получил ответ: «До встречи на фестивале».
Нас прежде знакомили, в Москве, в 2007 году, у меня сохранился альманах «Второй шёлковый путь».Впрочем, тогда пересеклись незнакомые люди, а сейчас – носители родственных стихий.
И вот мы сидим в гостиничном номерена одной кровати в узком светском кругу, поднимаем неоднородную посуду со спиртосодержащими, но элегантными напитками и играем в «Компромат плезир».
Условия просты. Задаётся тема, и каждый участник признаётся на эту тему в чём-то таком, что публично не расскажешь. Истории из круга не выносятся. Примеры тем: «Мой первый раз», «Моё самое большое извращение», «Моя несвершившаяся любовь».
История засчитывается, если она соответствует теме и длится не более семи минут. Проштрафившийся до трёх незачётов идёт за шампанским.
Каждая история Санджара(а он не проиграл ни разу) – восточная сказка, лирические отступления там вплетаются в основной мотив, гуляют по времени, перелетают из страны в страну, из мифологии в мифологию. Трое мужчин и трое женщин уже не оценивают откровения друг друга, а любуются ими. Предполагаемый обмен анекдотами превращается в ритуал дарения кусочков души.
Утро фестиваля начинается в «Винегрет буфете» через дорогу от гостиницы. Участники ночного действа улыбаются друг другу, молча обнимаются, отоваривают бесплатные талоны на питание, ставят свои разносы на столики рядом. Санджар видит меня и широким жестом приглашает разделить с ним трапезу.
Анна Хрусталёва
Анна Хрусталёва – шведская принцесса. Однажды они с братом отправятся на родину и вернут себе трон. Впрочем, Анна мудра и помнит знаменитую дзенскую притчу.
Как-то солнечным утром в одном высокогорном китайском монастыре учитель поставил перед учениками кувшин с водой и сказал: «Кто опишет этот кувшин минимальным количеством слов, но рассказав и о хрупкости глины, и о текучести воды, и об изяществе формы, тот станет следующим настоятелем». Мимо проходил уборщик, расчищающий парковые дорожки монастыряот опавших листьев, и остановился послушать ответы. Ученики старательно думали, но никто не решался высказаться вслух. Не выдержав, уборщик подошёл к кувшину и пнул его. Хрупкая глина разлетелась, вода пролилась, уродливые осколки проскользили к стопам учителя.
«Какой глупый человек!» — воскликнул бывший настоятель: «У него была такая лёгкая работа, а он выбрал себе тяжёлую».
Как и в притче, Анна не спешит возглавить крупное, политически активное государство, а живёт в Москве, работает журналистом в «Учительской газете» и пишет детские сказки. Однажды в одной её книжке корректор удалила все буквы «ё», Анна попросила верстальщика вернуть буквы «ё» обратно. Тот, не долго думая, поставил автозамену. В результате дети узнали новые слова: «очёнь» и «конёчно», а на обложке гордо красовалось «Дётская писатёльница Анна Хрусталева». Про меня Анна говорит, что мы знакомы с шестого класса. Потому у нас настолько доверительные и асексуальные отношения. На самом деле мы с Анной достигли высшей формы интима: рассказывать те истории, которые нельзя вынести даже на «Компромат плезир». Каждая история хочет быть рассказанной. Она бродит внутри и мучает свою оболочку, просится наружу, ждёт слушателя.
Вероятно, когда-нибудь я поглупею и сменю лёгкую работу дизайнера сувенирной продукции на тяжёлую работу издателя, выпущу новое собрание переводов французской эротической писательницы Анаис Нин, и добавлю от себя в него несколько тайно записанных анниных признаний.
Роман Сенчин
Директор фирмы, в которой я работаю, суровая, но справедливая женщина, крайне эмоциональна во всём связанном с её детьми. Детей у неё четверо, про каждого любой обитатель офиса не задумываясь припомнит с десяток историй. Мне лично нравится самая короткая. Галина Николаевна спрашивает сына Максима, как он сходил на день рождения к однокласснику:
— Я постучал в дверь, вошёл внутрь, а дальше рассказывать не могу.
Точно так же звучал мой рассказ о встрече с живым классиком Романом Сенчиным:
— Роман постучал в номер 210, где игроки собирались на «Компромат плезир», вошёл внутрь, а дальше рассказывать не могу.
Трапезничающие в «Винегрет буфете» поэты и писатели иронично переглянулись. Перед нами на столе стояли тарелки с ленивыми голубцами, телятина под заливкой, курочка с рисом и веганские салатики; солнечные зайчики танцевали по стаканам и чашкам с грейпфрутовым лимонадом, облепиховым морсом, шиповником и брусникой.
Внезапно Иван Клиновой помрачнел, опустил глаза в пол и громко отчётливо произнёс:
— Вот вы смеётесь, а талоны, на которые мы сейчас едим, мне перед отлётом передал Роман Сенчин. Так и сказал: «Иван, у меня остались лишние талоны. Отдай их поэтам».
Елена Усачёва
Елена Усачёва и Анна Хрусталёва регулярно заключают пари. Неизменной валютой любого спора принята бутылка шампанского. А поскольку мир в целом уравновешен, то одна и та же бутылка шампанского частенько переходит от подруги к подруге по многу раз. Именно такая священная красавица прилетела с девушками из Москвы в Красноярск.
Выпивка покупалась постоянно, но эта стеклянная муза ждала наивысшего пари, от которого жалобно стонет сердце и чешутся крылья. Повод появился сразу же, но в результате серии «компромат плезиров» персоны абстрагированного спора стали девушкам друзьями и делать на них ставки не позволяла честь.
Наступила последняя ночь в гостинице – хоровод болезненных прощаний и последних объятий. Всю неделю наша компания спала по 3-4 часа, поскольку с наступлением темноты мы танцевали на улицах, читали стихи о любви памятнику командора Резанова, поджигали бенгальские огни и пели Вертинского на пристани Енисея. Один за другим родные люди удалялись в свои номера собирать вещи. Анна Хрусталёва взяла меня за локоть и строго сказала: «Наш самолёт с Леной в пять утра, если ты сейчас проспишь мой отъезд, я обижусь». И мы пошли в номер к Елене на финальный круг откровенных историй.
Елена посмотрела в наши слегка остекленевшие глаза и вздохнула:
— Я хочу спать, потому, пожалуйста, достаньте заначенное шампанское и выпейте его за меня. К чёрту пари!
Полнолуние. Открытое окно. Выключенный свет. Мы сидим с Анной в глубоких мягких креслах. Игристый напиток разлит в гостиничные стаканчики. Плавно движется разговор о превратностях любви. Каждый тост – за Елену!
Ежегодные чтения стихов о любви у памятника командору Резанову в Красноярске
у постамента в полночь с полуполной
бутылкою веселия блажим
о выходе из всех возможных комнат
последнем шаге за границу ржи
свой голос поднимая как на блюде
роняем вниз пахучие слова
и мимо останавливаясь люди
глядят глазами бронзового льва
пологий город позумент модерна
вдоль главного проспекта разлита
воздушная патетика Жюль Верна
и сенсорная паника крота
на шестерых гарцующих поэтов
прищурившись а позже вознеся
скупыенечитатели про это
двумя ушами точат что нельзя
им не услышать поступь Командора
поскольку каждый год его ступни
мы заклинаем восхищённым ором
на всю страну счастливые одни
Юлия Белохвостова
— Культурная среда ядовита. – напутствовал меня поэт Виталий Кальпиди: — А Вы, Серёжа, ведёте себя так, словно открыли секрет бессмертия. Не показывайте свои слабости.
— Виталий Олегович, — отвечал я гению, который при первом знакомстве, вызвал у меня чувство, схожее с «поцелуем дементора»: — Но разве радоваться людям, которые пока не успели испортить мне жизнь, — слабость? Должна же быть какая-то презумпция порядочности. Пока мне они ничего плохого не сделали, я буду на них сиять.
Разговариваем с Юлией Белохвостовой перед презентацией журналов, и она мне рассказывает, как однажды к неё подходит её учитель с спрашивает: «Почему печальная? Никто не должен видеть тебя печальной. Пусть тебе все завидуют. Культурная среда ядовита. Не показывай свою слабость».
Из одного довода может вырасти любое количество выводов.
И когда выпала возможность нарисовать портрет Юлии Белохвостовой, то я вывел её черты жёлтыми фломастерами. Пусть сияет!
Столбы
Совпало, что писателей вывезли в знаменитый заповедник «Столбы» в то время, когда нормальные туристы туда не суются: три дня шёл мелкий дождик, потом резко ударило солнышко. На въезде в заповедник по принципу светофора вывешивается уровень опасности. Нас встретили три красных сигнала: вылезли клещи, проснулись медведи, лёд подтаял… У первого же Столба отряд понёс значительную потерю в лице победителя прозо-слэма Алексея Гедзевича. Пронёсся слух, что лауреатов лазарет ждёт в первую очередь.
Никогда ещё литературное сообщество не бывало настолько сплочённым: тебе протягивали руки, придерживали за плечи, перехватывали за поясницу. Разбухшая почва, камни, корни, осыпающаяся порода и снова гиганты, закрывающие небо. Раскинул руки на очередной вершине: «Тайга подо мною, один в вышине» — и понял, что всё это уже проговорил:
Так я родился
пламенем на камнях.
В каждую выемку добрый бензин разлит.
Горные ветры, питающие меня, –
не получивший ревизии реквизит.
Над темнотой партера парящий птах
хвойный бомонд озираю, что твой лорнет.
«Они сбываются», — говорила Марина Ивановна Анне Андреевне. «Они сбываются», — повторяю себе.
Закончилось восхождение пиром. Домик на курьих ножках, с длинным балконом, скатерть-самобранка на сдвинутых столах, писатели сидят плотно, плечом в плечо. Тост за организатора фестиваля Татьяну Шнар, отказавшуюся от гор, чтобы сопроводить травмированного лауреата. Тост за общий героизм на скользких тропах.
Вышел на балкон. Сумерки. Туман. Типовая китайская живопись перед глазами.
Одинокая фигурка появляется-исчезает, появляется-исчезает. Мерцает.
Поездки по Красноярскому краю
Если в Москве на встречу с писателем пришло 15 человек, то автор успешен. Если в библиотеке краевого центра собралось меньше 50, то администрация плохо работает с населением. В Красноярском крае с населением работают отлично, залы были набиты до отказа, человек по 70-80. В Ачинске — местная писательская элита (библиотекари гордо сообщили, что один из читателей издал роман объёмом в 800 страниц), в Сосновоборске – творческая молодёжь. Выслушивать информацию о себе из уст работников библиотеки –испытание на гордыню. Чаще всего выходишь из зала, стыдливо опустив глаза. Люди в зале сидят простые, они верят, что ты и взаправду настолько гениальный и бессмертный. Нельзя поддаваться искушению принять предложенную позу. Говорить надо «спокойно и досадно, как будто разливаешь на троих».
В Ачинске на прочитанное дуэтом с Иваном Клиновым стихотворение «Брат» из второго ряда заслуженная поэтесса спросила:
— Как вы считаете, насколько приятно пенсионерам слышать стихи о зачатии на траве?
Меня понесло:
— Общество потребления, в которое мы погружены, держится на иллюзии комфорта. Именно иллюзии, обманки, скрывающей от нас главную правду жизни: все мы умрём. Умрём завтра, или через несколько лет, но обязательно. И именно страх абсолютного исчезновения, без возможности хоть в чём-то пересохранить резервную копию себя, не даёт нам полноценно жить. Вместо того, чтобы радоваться солнцу, листьям на деревьях, нежности воды, мы мучительно вылизываем собственную бренность. И реклама вводит нам наркотик, позволяющий забыться, надеть смертенепроницаемые шоры, поверить в бесконечный цикл перерождений с одного новостного канала на другой. Подростки и пенсионеры особенно остро ощущают свою смертность, первые в силу недостаточной зашоренности, а вторые в силу опыта проводов своих близких. Так вот писатель не имеет право надевать шоры вообще. Именно Смерть – является главной Музой. Именно с Ней мы говорим в каждом письме. И зачатие ребёнка посреди мегаполиса под раскрывающимся ядерным грибом на горизонте – маленькая личная победа над Смертью. А прилюдное чтение этого текста, многократное повторение Первого послания к Коринфянам: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»
В Сосновоборске на вопрос о вдохновении рассказал теорию моего учителя Андрея Санникова.
— До определённого времени ты пишешь сам, нарабатываешь технику, но потом что-то происходит, и на тебя обращает внимание ангел. И когда он к тебе приходит на кухню и начинает с тобой говорить, ты больше не сочиняешь стихи, а только сохраняешь и редактируешь ваши с ним беседы. У ангела много дел, он может исчезнуть на месяцы, иногда на годы. И ты теперь видишь, насколько блёкло рядом с небесными конспектами написанное самостоятельно. Ангела можно ждать, не дёргать за крыло, не спрашивать о нём других, пролетающих мимо. Но можно интересно жить. Настолько интересно, что твой ангел бросит все высшие задания и примчится выяснять: «А что собственно происходит?» И первое подтверждение того, что ангел близко, — весь мир начинает рифмоваться: твои мысли отражаются на рекламных щитах, беседы с друзьями получают продолжение на страницах случайных книг, в помещение входят только что вскользь упомянутые люди.
Татьяна Шнар
Организатор фестиваля «КУБ» Татьяна Шнар настолько красива и сексуальна, что может себе позволить выйти на сцену пафосного Красноярского Дома офицеров в будничной одежде – бежевом пиджаке, тёмной блузке и голубых джинсах – и затмить всех танцовщиц в кринолинах. Фестивальными ночами она сидела на подоконниках в гостиничных номерах и на равных общалась как с московскими звёздами, так и с местными талантами, ещё и правильной рыбой угощала. Татьяна вовлечена во все интриги, и при этом сохраняет отстранённый оценивающий взгляд на ситуацию.
Дом искусств, прощальный банкет. Остались самые стойкие «саксаулы». Санджар Янышев и Сергей Светлов по очереди обнимают гитару. Водка окончилась. Объявляется сбор денег на вызов таксиста. Советские времена вернулись: спиртное в три ночи развозят в такси. Татьяна Шнар встаёт и коротким жестом выключает звук:
— Моя задача состоит в том, чтобы русская культура прибавляла имена, а не теряла их. На моём фестивале ни один человек ничем не отравится. Палёный виски при мне никто потреблять не будет. Я заранее купила чистый продукт. Девочки, гости ждут, выносите на стол.
Игорь Дронов
Игоря Дронова всегда много, даже когда Игорь сам молчит, за него атмосферу поджаривает надпись у него на футболке. В одну из фестивальных ночей я вышел из Дома искусств на крылечко, а Игорь там стоит, крепкий, лысый, сосредоточенно вглядывается в темноту.
Даже и не понял, с чего у нас пошёл разговор о смерти.
— У каждого пишущего есть свой уровень заявки. Это как в картах: способен сделать ставку и взять прикуп? Не вытянул – уходишь в минус. Причём кто-то работает на амбициях, а кто-то на мизере, как Осип Мандельштам, намеренно отказываясь от благополучия ради бессмертия. И вот в такой игре порой наступает состояние, что жизнь и литература больше не совместимы, ты как бы заходишь за грань реальности, где стихи больше жизни. И надо либо научиться дышать новым воздухом зазеркальной страны, либо больше не существовать.
— Оглядываться бесполезно. Возможно, Бориса Рыжего как раз и сломала эта вечная оглядка на мнение друзей, критиков, культуртрегеров, родных. Доказать никому ничего нельзя, тут решаешь вопрос своего собственного выживания в ядовитом бульоне зависти.
— В «Игре в классики» у Хулио Корстасара была фраза, вероятно обращённая к Луи-Фердинанду Селину: «У него нет семьи, он писатель».
— Мне сейчас видится, что в тот момент, когда к писателю приходит его ангел, именно тогда он и умирает, больше не является человеком. Из разрушенной жизни прорастает художник.
— Получается, мы все живём неким обманом. Нас всех уже нет, но мы старательно доказываем, что мы есть. Кричим о собственных великолепии и торжестве.
— Нас мало, нас адски мало, но самое страшное, что мы врозь.
— И фестивали собирают нас на авось.
Крупное зерно влаги поверх силуэта командора Резанова, звёздочки сбившихся в стадо машин, кряжистый ящер Филармонии, гигантский синий флакон из-под духов, выдающий себя за небоскрёб, и два ушельца у Триумфальной арки – Ив Монтанкин и Дрон Карлеонов:
«Вышли хлай, вышли хлай, вышли хлай, лой быканах…»
апрель -май 2016, Красноярск-Екатеринбург
