«Пиши-Читай». Интервью писателей.

Интернет-сайт писателей и читателей. (write-reade.ru) «Пиши-Читай». Интервью писателей.

Андрей Тавров: Русская литература неумолимо вплыла в период узаконенного правилами «хорошего» литературного тона невежества.

  • 10.2014

Андрей Тавров — поэт, мыслитель и эссеист, координатор поэтической серии издательского проекта «Русский Гулливер». Его можно без преувеличения отнести к верхушке литературной элиты — и за написанные им строки, и за подвижническую деятельность на этой благородной ниве. Сегодня он в гостях у нашего литературного портала…
— Андрей Михайлович, пожалуйста, расскажите о себе. Где вы росли? Кто привил вам любовь к литературе? Кого вы читали в детстве и юности?
— Я вырос в Сочи. Тогда там, над городом, где стоял наш дом, было много всего живого: бабочки, змеи, шакалы, перепёлки, летучие мыши, кипарисы, пальмы…  Это было главным. Ощущение юга, южного города вне всяких культурных традиций, окружённого разношёрстными туристами со всех концов света, пульсация праздника, музыка, характерный говор беженцев из Кубани, селившихся здесь — это я перечисляю основное, карты-картинки первоначального ещё детского жизненного расклада. Военные… Безусловное уважение к военным, которое сегодня напрочь отсутствует: тогда военный — значило очень хороший человек. Друзья, которые потом почти все сели, в смысле по тюрьмам, замечательные ребята, не нашедшие себя…
Мной занималась бабушка, брала какие-то советские книги из библиотеки, причём гладила утюгом каждую страницу, «чтобы убить микробов». С тех пор страницы — это что-то особое, жаркое, раскалённое, доступное не сразу, а через ритуал.  Позже, уже в Москве,  потрясение от Майн Рида, потом от Джека Лондона.

— Когда вы сами начали писать? Помните ли своё первое стихотворение?
— Первое своё стихотворение я сымпровизировал во время прогулки с товарищами в 4-м классе. Оно было, кажется, не совсем цензурным, во всяком случае, мои друзья живо заинтересовались и спросили, где можно почитать. Я сказал, что не знаю, потому что только что сочинил, чему они не поверили. Помню, что это была довольно-таки длинная импровизация, подозреваю, что невинно-похабная, поскольку я на удивление долго не понимал «что к чему», просто повторял слова. Поэзия призвана выправить вывих мира

— Вы долгое время были известны как Андрей Суздальцев. Почему изменили фамилию?
— К 1997 году я понял, что хожу по кругу. Что я создал свою поэтику, которая меня больше не устраивает, но разорвать её правила я был не в силах. Той осенью я отправился в деревню под Валдаем, вооружившись томиком Шекспира и «Выбранным» Алексея Парщикова. Мучаясь и ужасаясь, я пытался выбраться из собственных ограничительных правил письма в сообществе двух собак и привидений ближайших болот — во время войны там затонуло много техники и солдат, нашей и немецкой. Через месяц моего житья в глухой деревеньке без магазина и транспорта, что-то блеснуло. Там проходит водораздел — разлом плиты, энергетика бешеная. Этим летом мы ездили туда (вот уж не думал, что попаду) с поэтом Олегом Асиновским на его машине. Всё там так и осталось — несколько домиков, дикие озёра. Парщиков потом мне говорил, что для него это тоже особое место, его поэма «Нефть» начинается как раз с Валдая. В общем, когда пошли новые стихи, я понял, что это не Суздальцев. Да и жизнь так сложилась, что эта фамилия отчима мне показалась не моей. И я взял фамилию деда.

— Если можно, расскажите про проект «Русский Гулливер». Насколько я понимаю, от вас зависит отбор авторов для издания в поэтической серии. Трудно ли туда попасть? Есть у вас «фавориты»? Чего это стОит и что это даёт поэту — напечататься в «Русском Гулливере»? Нужны ли такие проекты в современной России? И кому они больше нужны сегодня, когда поэзия несколько… оттёрта от пьедестала: читателю или поэту?
— Проект «Русский Гулливер» обязан своим существованием замечательному поэту Вадиму Месяцу. Сначала это была идея создания фантастического по силе и необычного по мышлению поэтического материка, что-то вроде борхесовского сообщества русских поэтов и писателей. Вадим приехал из Америки и мыслил глобально. Он переливал воду из Белого моря в Чёрное, и из Москвы-реки в Гудзон — знакомил через себя самого, через своё тело пространства и материки. Надо ли говорить, что это было тело поэта, в котором таятся буквы, знаки и рифмы. Вот это и было интуитивным зерном проекта. Соединить пространства и наиболее фантастических их обитателей — естественно, поэтов, а кого же ещё? Разумеется, самых талантливых. Из этого зерна выросло довольно-таки внушительное дерево. В нашем издательстве на сегодня издано максимальное количество книг современной русской поэзии, тут мы лидеры. Мы издаём журнал «Гвидеон», за который я отвечаю, сейчас готовим 11-й номер. Выступаем с чтениями стихов по всему миру. Сейчас стартовала премия Русского Гулливера, опубликован первый лонг-лист.
Вы говорите, что поэзия оттёрта от пьедестала. А что считать пьедесталом? Я не марксист, я не считаю, что некоторый базис определяет некоторую надстройку. Поэзия — если она поэзия истинная, космическая, резонирующая с основными ритмами мира, она сама во многом формирует лицо этого мира, вопреки его наивно деструктивной идее создания мира и общества с опорой на интеллект в его узком и прагматичном понимании.  Поэзия способна изменять мир, невзирая на пьедесталы, правила, приоритеты. В этом смысле поэзия — вне закона. Она сама создаёт, а вернее, проводит основные законы духовного мира в мир людей, обеспечивая духовную терапию, без которой этот мир давно бы уже кончился. Занятие увлекательное, но некомфортное, мягко говоря.

Поэзия — это состав крови, а проза — одежда на том же теле

— Ранее, то есть в Советском Союзе, хоть тогда и было всё совсем не прекрасно, существовала неоспоримая элита, в том числе литературная. Кто сегодня относится к поэтической элите? Назовите, пожалуйста, хоть нескольких авторов. У вас есть своя тусовка, кроме объединяющего  всех вас «Русского Гулливера»? 
— Со времён Георгия Федотова, замечательного философа, поставившего вопрос о формировании в России культурной элиты, прошло довольно-таки много времени, и смыслы слов сильно поменялись. Теперь элита — это те, кто претендует на деньги, власть и глянец. Собчак, Абрамович, все эти яхтсмены и туристы. Поэтому я не буду говорить об элите. Есть поэты, которые прибавляют к жизни жизнь, а есть те, которые отнимают жизнь у жизни. Как я уже начал говорить, поэзия как таковая — терапевтична, целительна, «болящий дух врачует песнопенье», по выражению Баратынского, поэзия призвана выправить вывих мира, и те, кто занят этим делом, ведая или не ведая, те для меня и являются элитой. Это как церковь официальная и реальное «тело Христово» — не совпадают.
Не думаю, что официальные «лидеры духа» могут сравняться хотя бы отчасти с такими людьми, как Григорий Померанц, Зинаида Миркина, Николай Болдырев, Экхарт Толе, Александр Мень, Борис Орион, Тик Нат Хан. Смешно и сравнивать. В поэзии есть своя элита, далеко не всем известная. Но я же говорю о себе, о своём восприятии. Ну, если несколько имён, имея в виду, что существуют десятки достойных прекрасных поэтов, то это Вадим Месяц, Алексей Афонин, Екатерина Симонова, Юрий Казарин, Екатерина Перченкова, Сергей Соловьёв. Интересен ранний Уланов. Без Алексея Парщикова я не мыслю современной поэзии — это её рыцарь, парус. Ещё, но уже немного по-другому — Това (Оксана Родионова), Дмитрий Машарыгин…
Талантливых авторов много, но для меня самое главное — интуитивная направленность человека на исцеление мира в том плане, что вселенная — самоисцеляющийся организм, и пока люди не идут вразрез с этим импульсом, она способна на самые невероятные чудеса.  Таким человеком может быть и поэт, но тут нужна глубина, духовная зрелость и самоотдача. Плюс безупречная техника, конечно. <…>

Беседовала Елена СЕРЕБРЯКОВА


Добавить комментарий