Аркадий Застырец
Начало публикаций ЗДЕСЬ и ЗДЕСЬ
Сегодня — рецензии на тексты Аркадия Застырца и интервью с Застырцем-переводчиком.
Евгений Касимов:
СТАРАЯ СКАЗКА НА НОВЫЙ ЛАД
Редкое удовольствие испытываешь, читая пьесу Аркадия Застырца «Фауст навсегда». Это чрезвычайно умная, смешная и очень современная вещь – одна из тех, в которых так нуждается современный театр.
При чтении, все время перед внутренним взором возникает «картинка», волшебная «коробочка», в которой происходит действо, что свидетельствует о несомненном качестве драматургии. И при всей своей фантастичности, гротескности, иногда грубоватости и фарсовости – эта история с документальной беспощадностью обнажает наше время.
Фауст и Мефистофель, персонажи архетипические, и для современного зрителя слишком «оперные», чтобы их воспринимать всерьез, но автор, помещая их в новый хронотоп, меняя, так сказать, время и место их «прописки», добивается поразительного эффекта: как сквозь увеличительное стекло мы наблюдаем за губительными метаморфозами человека, продавшего черту душу – и это выглядит очень убедительно на фоне нашего смутного времени. Господи, да какой пустяк – эта жалкая душонка в жалкой оболочке тела! Вот упитанное, гладкое, благополучное тело вообще не нуждается в какой-то там душе! И новый Фауст, измученный безденежьем, отсутствием любви, неудачами в науке, легко готов подписать контракт, избавившись от совести, променяв эту химеру на успех – в современном, «рыночном» понимании этого слова. Однако, искушенный деньгами, страстью, властью – главный герой теряет человечность. Человек, лишенный души, становится просто говядиной, несмотря на внешние атрибуты благополучия.
Кто-то сказал, что самая большая удача дьявола в том, что он убедил всех в своем отсутствии. «Есть он, есть», – говорит автор. Отвязный пиарщик и политтехнолог, который ради достижения цели готов не просто лгать, а «моделировать ситуацию». Милая девушка, соблазняемая славой подиума, сцены, экрана, готова снять трусы на кастинге – по одному мановению руки менеджера. Вчерашний друг и ученик готов застрелить обожаемого учителя за кучку долларов (правда, внушительную кучку). Они – бесы? Вряд ли. Они обычные, несчастные люди. Но соблазненные лукавым. Они даже не понимают, что это за странная такая бесплотная субстанция – душа? И почему, собственно, ею нужно дорожить?
При том, что пьеса «Фауст навсегда» весьма философична – она чрезвычайно зрелищна. Аллюзии же и реминисценции погружают ее в культурное пространство, только расширяя смысл идеи. Но при этом не теряется простота действия. Все очень смешно. И очень горько».
Ксения Водонос:
«Конкорды — это не только снятые с эксплуатации англо-французские сверхзвуковые пассажирские самолёты. «Конкорды» — это ещё и название одной маленькой книжечки стихотворного содержания, случайного происхождения, с авторством «небезызвестного в известных ему кругах» Аркадия Застырца.
Создавались «Конкорды» в рекордно короткие сроки. И «в сущности из типографских отходов». В блоге Аркадия Валерьевича (http://zastirez1.livejournal.com/135476.html), от записи с идеей печатать книжку-малышку, до объявления о ее презентации — всего 8 дней.
По словам самого автора, «книжка выходит “нелегально”, с нарушением целого ряда правил. Так, в ней нету титульного листа и выходных данных (лишь издательство и год указаны на задней крышке обложки). Зато имеется загадочный листок-вкладыш с двумя стихотворениями “for avtorized persons only” и хитрые дощатые завороты-закладки».
Интригует? Все верно. Книжку хочется вертеть так и сяк; разглядывать со всех сторон; прикасаться к гладким на ощупь, но визуально шероховатым, картонным страничкам; следить, чтобы не потерялся непронумерованный листок-вкладыш — и, конечно, читать.
Но хочется-то хочется, а вот подступиться к такому чтению не просто. Здесь метафоры не очевидны, и их приходится разгадывать, привлекая весь опыт своих переживаний. Здесь нет спокойствия и ровности — и как в воздушную яму тебя швыряет в беспомощное непонимание крутой стихотворный перенос, или стоящие рядом слова позабытые, редкие — и новые, жаргонные, совсем не поэтические, грубые… Ритм этого танца, этой погони за смыслом — ломаный, жесткий, прерывистый… Это на первый раз.
А на второй, особенно если читать между строк, — можно взлететь. Причем, для самого себя неожиданно, оторвавшись от земли прямо с грязью на подошвах ботинок — можно оказаться прямо в воздухе. Еще бы! Ведь в каждом стихотворении — тоскующий, упрямый, надеющийся и любящий — взгляд вверх. В каждом стихотворении — Небо. Сконцентрировано-буквально, или атмосферно-чувственно. Небо — и есть смысл.
Я понял о смысле, который всегда за границей,
За контуром вещи и вещим до вечности сном.
И вспыхнули крылья…И вспыхнули? Нет, не годится.
Зажглись и не гаснут в обещанном небе ином.
И вот этот взлет — лучшая награда за чтение. Это благодать, согласие между автором и читателем. Да, и кстати, согласие по-французски — Concorde».
Застырец А. Конкорды : [стихи] / Аркадий Застырец. — Екатеринбург : Омта. 2010. — 20 с. 1 лист-вкладыш.
Лада Чехова:
Аркадий Валерьевич, расскажите, как вы стали литературным переводчиком?
На самом деле я любитель на этой ниве. По сравнению с великими мастерами этого дела, недостаточно много перевел, чтобы называть себя профессионалом.
Начал в студенческие годы. И тогда, и сегодня аутентичный поэтический перевод для меня – задача, которая всегда под рукой. Наверняка любому, а особенно незрелому стихотворцу свойственны муки, вызванные отсутствием вдохновения: нет вдохновения, не пишется, а ведь хочется. Так вот, чтобы не сочинять всякую ерунду, в такие моменты можно переводить чужие, причем заведомо хорошие, признанные стихи. При этом ты уподобляешься вампиру, только питаешься не кровью, а чужим вдохновением. Достаточно найти текст на иностранном языке, который тебе по той или иной причине интересен, и переводи на русский. Так все это у меня и началось. И конечно, переводческая практика послужила мне серией своего рода «силовых» упражнений, пройдя которую я здорово понаторел в искусстве стихосложения.
Вы помните, с какого языка и какие конкретно стихи перевели первыми?
Я переводил с французского. Это происходило в 1970-е годы в Советском Союзе, когда найти интересные поэтические тексты на французском языке было нелегко. Ничего удивительного в том, что источником таковых мне послужила, можно сказать, случайная книга – восьмой том из дореволюционного издания собрания сочинений Льва Толстого с его известными и в известной мере скандальными трактатами «Что такое искусство?» и «О Шекспире». В этих трудах он пытается доказать себе и всему свету, что Шекспир – это дрянной драматург, что французские поэты, современники Толстого, вовсе не великие мастера, а совершенно несостоятельные литераторы, вместо поэзии творящие очевидную бессмыслицу. В качестве ярких примеров таковой бессмыслицы он приводит стихи Верлена, Верхарна, Бодлера и других, менее значимых авторов. А перевода на русский язык, конечно, не дает, поскольку те, кому были адресованы эти эссе, в большинстве своем свободно читали по-французски. Я конечно Толстому не поверил и в пику ему перевел некоторые из приведенных им стихов на русский язык. И убедился, что в действительности это прекрасная поэзия, которой Толстой (при всех его несомненных достоинствах), к несчастью, не чувствовал и не был способен оценить.
С какими языками вы работали? Сколько их в вашей переводческой библиографии?
Первый мой язык, как вы уже поняли, французский. Доводилось переводить с английского, хотя его знаю хуже. И, наконец, однажды посчастливилось поработать со словенским. Это, конечно, не значит, что я свободно владею этими тремя языками.
Чтобы владеть языком, нужно жить в языке. Желательно буквально – постоянно пребывать в языковой среде, слушать и говорить. Или хотя бы читать. Признаться, читать книги на неродных языках мне лень. Но в конце 80-х – начале 90-х гг., когда занимался переводами с французского каждый день, я дошел до такой стадии владения литературным французским, что мог взять в оригинале какой-нибудь роман, «Три мушкетера», к примеру, или мой любимый «93-й год» Гюго и легко читать, почти не пользуясь словарем. Это, конечно, здорово. Но долго удержаться на этом уровне не удалось. Перестаешь регулярно заниматься переводами в большом объеме – и твой словарь осыпается, тает, пропадает ощущение языка, его грамматического и фразеологического строя. Остается просто набор слов в памяти.
Какой свой перевод с французского вы считаете важнейшим?
Это очень просто. На сегодня самая масштабная переводческая задача, которую мне удалось, так или иначе, решить, – перевод со старофранцузского всего стихотворного наследия Франсуа Вийона, исключая стихи на кокийярском жаргоне, которые, по моему твердому убеждению, в принципе непереводимы, не только на русский, но и на современный французский язык. Считаю абсолютно неправильными (с точки зрения задач аутентичного перевода) попытки перевести эти работы на какой-нибудь усредненный уголовный жаргон, так называемую «феню». Во-первых, никакой устойчивой фени в уголовном мире не существует. Этот жаргон в большей степени, чем любой другой, предназначен для того, чтобы создать цеховую непроницаемость, как своего рода речевая униформа, позволяющая отличить своего от чужого. Таков настоящий воровской жаргон. И, хотя Дмитрий Сергеевич Лихачев в соответствующем исследовании категорически отрицает абсолютно тайный, условный характер воровского жаргона, несомненно, что воровская речь меняется еще более стремительно, чем обычная, и отличается от литературного языка и обычной повседневной речи особым национальным колоритом. Как бы там ни было, в нашем случае возникает неразрешимый вопрос: на какую «феню» переводить кокийярские баллады, чтобы не растерять аутентичности? Ведь почти все реалии и события, которые отражены Вийоном в кокийярских балладах, принадлежат французскому XV веку. Смысл некоторых строк разгадан, но разгадать смысл не означает найти словарное соответствие.
Всего над стихами Вийона я работал в течение десяти лет. Это, конечно, не значит, что все это время я посвятил ему, как говорится, не поднимая головы. В то же время работал школьным учителем, сочинял и своего немало…
А почему вы решили переводить именно Вийона? Откуда пришел этот замысел?
Из книжного магазина. Зашел в «Книжный мир» и купил книгу издательства «Радуга». В советское время было два очень хороших издательства, которые специализировались на иностранной литературе, – «Прогресс» и «Радуга». Причем нередко издавали и оригинальные тексты, в том числе и с параллельным переводом на русский. Так вот книга, о которой речь, включает оригинальные тексты всего стихотворного наследия Вийона с параллельным подстрочным переводом на современный французский язык. И только в приложении содержатся образцы поэтического перевода некоторых стихов на русский. Особое внимание к Вийону характерно для поэтов Серебряного века. Кстати, в приложении к моей книге тоже напечатаны некоторые классические переводы. Специально, чтобы сравнили и увидели, что мои лучше (смеется).
Одной из первых я перевел «Балладу состязания в Блуа», которую прежде читал в переводе Ильи Эренбурга . Сделал подстрочный перевод и вижу: очень серьезно отклонился Эренбург от оригинала.
Здесь нужно сказать об особенностях французской средневековой баллады. Это довольно пространное стихотворение, построенное по песенному принципу. Причем все куплеты построчно рифмуются друг с другом и заканчиваются одной и той же строкой – рефреном. Кончается баллада, как правило, так называемой посылкой – укороченным куплетом, эквирифмичным всем остальным и имеющим на конце все тот же рефрен. Нередко баллада украшается акростихом, сквозным или в посылке и начальные буквы строк складываются в имя автора или его корреспондента (покровителя, возлюбленной и т.п.) Некоторые баллады, в том числе и баллады Вийона, состоят из отдельных высказываний, каждое из которых укладывается в одну или две строчки. «Баллада пословиц» Франсуа Вийона – самый яркий в его творчестве пример подобной сентенциозной баллады. И в «Балладе состязания в Блуа» мы видим примерно то же – череду высказываний, сентенций, причем явно парадоксальных.
Так вот, когда я начал работу над переводом этой знаменитой баллады, ясно увидел, что сделал Эренбург. Он, можно сказать, разрезал всю балладу построчно (представьте себе, одна полосочка бумаги – одна строчка), сложил все это в пепельницу (известно же, он, подобно Сталину, курил трубку), тщательно перемешал, потом создал схему рифмовки и – пошло-поехало: вытащит строчку, приложит к схеме, прикинет – можно срифмовать? Допустим, ему кажется, что нельзя. Вертел и так, и сяк, не может подобрать рифму. Не беда. Берем из пепельницы другую, фактически наугад. О! Эта срифмовалась! И так далее.
В результате некоторые строчки в его переводе остались на тех же позициях, что и в оригинале, а какие-то улетели вниз, вверх, поменялись местами и т.п. Разглядев эту «свистопляску» (до того, как начал переводить) – я подумал: наверное, сохранить при переводе оригинальный порядок строк – невыполнимая задача, особенно для меня, неопытного любителя. Ведь Эренбург – признанный мастер слова, а я кто такой? Наверняка и мне придется махнуть рукой на формальный строй куплета, хотя этот строй определенно придает специфическое, пусть даже эфемерное, движение смыслу баллады. Но я ошибался на свой счет. Мне удалось почти без нарушений схемы рифмовки и порядка строк перевести эту балладу. Причем не один раз, а четыре или пять по-разному. Просто чтобы доказать самому себе и призраку Эренбурга, что это вполне и не случайно разрешимая задача.
И теперь мне кажется, что сами переводчики Вийона – по крайней мере, Эренбург и Мендельсон – не всегда вполне понимали, что именно они переводят. А соответственно и читатели. Ведь тончайшие нюансы формы, стиля, интонации имеют здесь колоссальное значение. Читатели были уверены, что «Баллада состязания в Блуа» – романтическая баллада, лирический герой которой пережил несчастную любовь и т.д., и т.п. И все эти парадоксальные сообщения, из которых она состоит, представляют собой нечто глубокомысленное и даже трагическое. В действительности же Вийон сочинил ее, скорее всего, действительно (или заочно и «в стол») участвуя в состязании поэтов, где предлагалось сочинить оригинальную балладу, отталкиваясь от заданной первой строчки. Строчка эта содержала стандартную для куртуазной лирики метафору. «Я при смерти от жажды над водой» – означало: возлюбленная рядом, я вижу ее и даже могу прикоснуться, но она не отвечает мне взаимностью. Все понимали, о чем идет речь. А Вийон сделал вид, что не понимает. И это уже само по себе было смешно и разрушительно для обычной поэтической практики. Вийон и продолжил балладу в том же иронически-парадоксальном ключе, какой ему привиделся в задании:
…И от жары дрожу, стуча зубами;
Живу в родном краю земли чужой
И зябну у костра, чуть вспыхнет пламя;
Нагой, как червь, разубранный шелками,
В слезах смеюсь и без надежды жду;
Отрада мне – попавшему в беду;
Источник наслаждения – изжога;
Я все могу с бессильем наряду,
Желанный гость не далее порога.
Впоследствии же, уже в новом времени, в контексте современной литературы, и шире – культуры, ему приписали, в частности, едва ли не открытие трагикомического ключа, якобы отлитого в этой строчке про смех сквозь слезы.
Получается, благодаря вам мы можем открыть точный смысл баллад Вийона?
Нет, разумеется, я не был пионером в этом деле. До меня было множество исследований по этому вопросу. Изучение наследия Вийона – почти что самостоятельная научная дисциплина, использующая инструментарий историков и архивистов, методы литературоведения, различные аспекты языкознания, контекстный семантический анализ и т.п. Было опубликовано (главным образом, в соответствующих антологиях) и множество очень различных переводов отдельных произведений и фрагментов «Большого завещания». Среди них уже находились очень хорошие переводы, точные по смыслу и верные по интонации. Мне же чисто формальную вещь удалось сделать первым. Видите, на обложке моей книги (выпущенной издательством «Екатеринбург» в 1994 г.) напечатано: «Эта книга впервые предлагает читателю полный русский перевод произведений великого французского поэта Франсуа Вийона». Впервые предлагает читателю полный русский перевод. Это правда. Аналогичная полнота была представлена в книге другого переводчика, изданной в Москве лишь через несколько месяцев после моей.
Вийон как личность и как поэт не так уж часто вызывает симпатию. Хотя о личности его и о поэзии горячие споры ведутся по сей день и точку в этой истории ставить рано. Да и вряд ли вообще возможно. Но сегодня уже представляется несомненным, что Вийон ярче и решительнее, чем кто-либо из его современников ухитрился не просто спародировать куртуазную поэзию, переживавшему в его век свой пышный закат, но взорвать ее изнутри, выйдя за рамки жанра собственно пародии, также стандартного к тому времени. Он творил на уровне метапародии, наполняя привычные и надоевшие всем поэтические схемы живым, злободневным содержанием, сводя в одном тексте символических условных персонажей с живыми портретами своих современников. На мой не слишком просвещенный взгляд, именно в этом заключены его сущность и его ценность. Поэтому и сегодня его наследие воспринимается не только как историко-литературный памятник, но и как живая литература.
Вы упомянули о том, что вам посчастливилось переводить со словенского. Как это случилось?
В первой половине 1990-х у двух замечательных словенцев – поэта Цирила Злобеца и художника Клавдия Пальчича – родился замысел необычной книги. (Между прочим, Злобец – известный в Словении человек, поэт, фронтовик, очень яркая личность, в том числе и внешне – настоящий югославский партизан: борода, шевелюра, ослепительная улыбка, горящие глаза). Так вот, они задумали издать вереницу сонетов Злобеца одновременно в оригинале и переводе на восемь европейских языков и китайский.
До этого на русский язык Злобеца всегда переводила Майя Никулина. У них была стародавняя дружба. Но Майя Петровна не взялась за перевод вереницы и обратилась ко мне с предложением сделать эту работу. Почему ко мне? Наверно потому, что считала меня мастером сонета. За несколько лет до того я «на свою голову» (смеется) сочинил 70 сонетов к 70-летней годовщине Великой Октябрьской революции и представил их своим друзьям, и в первую очередь, конечно, Майе, как книгу сонетов под названием «Гигантские шаги». Я пытался отказываться: сонеты сонетами, но словенского-то языка я вообще не знаю. Майя уговорила, заверив меня в том, что это почти то же, что русский, к тому же мне предоставят грамотный подстрочник. И, в конце-то концов, существует еще и словарь.
Вообще-то подстрочникам, даже самым хорошим и грамотным, я никогда не доверяю на сто процентов. Мне приходилось с английского переводить с подстрочником, который делал покойный Илюша Кормильцев , мой большой товарищ. И даже ему я не вполне доверял. Сам по себе перевод – всегда поиск во множестве словарных оттенков. Опора на подстрочник скорее затрудняет, чем облегчает этот поиск, ограничивая твой кругозор конкретным лексическим решением. Так что в словарь заглядывать приходилось. А кроме того, отмечу то, что не однажды уже отмечалось до меня: при переводе с близкого языка создает дополнительную трудность слишком малая лексическая аберрация . Так, в моем случае словенское слово, которое нужно превратить в русское, достаточно близко к русскому аналогу, но если в качестве перевода принимать этот аналог без изменений, как правило, вылезает недопустимый оттенок смысла. А подбирать синоним труднее, потому что аналог здорово фонит. С другой стороны, благодаря фонетическому сходству наших языков, было достаточно просто сохранить музыку стиха.
Участием в этом уникальном проекте я горжусь до сих пор. Книга (по-русски она называется «Любовь двуединая») получилась удивительная: прекрасная во всех отношениях, она предоставляет читателю потрясающую возможность – проследить путешествие пространного лирического высказывания, как говорится, по странам и континентам.
А с английским языком вам нравится работать?
С любым языком работать интересно. Недавно помаленьку занялся переводами сонетов Шекспира, так это же одно удовольствие! Сегодня многое упростилось для переводчика благодаря Интернету. Тексты оригиналов – нет проблем, пожалуйста, все сонеты Шекспира. Хочешь подстрочник – возьми. Не нравится этот подстрочник – возьми другой. Хочешь посмотреть варианты переводов – вот тебе 28 вариантов, смотри, читай, думай, способен ли ты сотворить что-нибудь новенькое? Правда, я стараюсь переводить, забывая даже перевод Маршака, со школьной скамьи навязший в зубах. Перевожу, а потом уже сравниваю. И убеждаюсь, что у меня лучше (смеется). На сегодня перевел около тридцати сонетов, из ста пятидесяти четырех. Когда начинаешь переводить каждый новый сонет, думаешь: Боже мой, это невозможно! Ведь там такой концентрат, такой заворот метафор, такое изумительное, свойственное только Шекспиру сочетание фразеологической замысловатости с удивительной легкостью. Великая загадка: как этот свинцовый дирижабль летает? И когда на русский переводишь, кажется, все – свинец же, не взлетит, от земли не оторвется… Но работаешь, строишь, доводишь и глядишь – полетел!
Давным-давно я переводил с английского стихи Толкиена , и тоже оказался пионером. Правда, на скромном участке: впервые перевел на русский язык «Возвращение домой Бьортнота, сына Бьортхельма», пьесу, сочиненную во время войны, когда фашисты бомбили британские города. Причем это радиопьеса, и в Англии ее транслировали тогда же, чуть ли не прямо во время бомбардировок. Тоже был очень интересный опыт, но, конечно, мой перевод несовершенен, сейчас-то я уже это понимаю. Приблизиться к оригиналу было очень трудно. Толкиен как филолог всегда придумывал непростые решения, и в его пьесе использован очень необычный строй стиха, характерный для эпической европейской поэтики, с очень сложной схемой рифмовки.
Такие тексты представляют собой очень интересную и непростую задачу для переводчика. Ведь радиопьеса должна еще и хорошо восприниматься на слух.
Еще бы! Но впоследствии мне приходилось решать задачи и посложнее. Например, переводить либретто. Здесь так: можно сделать блестящий в литературном смысле перевод, но если он не будет петься, результат окажется нулевым. Я все это прочувствовал, когда работал над текстом оперетты Имре Кальмана «Герцогиня из Чикаго» . Причем переводить пришлось с английского, сверяясь с немецким, которым я абсолютно не владею. Но в данном случае так была поставлена задача. Ставили спектакль американцы, и у них имелась своя апробированная в театральной практике версия либретто на английском языке. Когда им показали уже существовавший русский перевод, они сказали: нет, это не годится, нам нужна именно наша, английская, версия, заново и точно переведенная на русский.
Вот так и получилось, что в течение месяца или двух я ходил по дому и непрерывно пел Кальмана, радовал свою жену. Пел все: хоры, арии, дуэты, ансамбли. Слушал на английском языке американскую постановку, смотрел видеозапись австрийской и переводил на русский. В основном, правда, в соответствии с заданием, ориентировался на американский вариант. И, конечно, дирижер нашей Музкомедии Виктор Олин вносил свои коррективы. Коротко говоря задача была решена, причем в предельно сжатые сроки.
Когда уже вовсю шла работа с артистами и хором, Виктор в какой-то момент ко мне подошел с горящими глазами и сказал: я потрясен и все твердят в голос – это же все поется просто идеально! Оценка музыканта – в этой истории самое важное. Важнее даже оваций на премьерном спектакле.
А что, по-вашему, самое важное в поэтическом переводе вообще?
Здесь сразу надо развести два понятия: «авторизованный перевод» и «аутентичный поэтический перевод». Не хотите корпеть над переводом, добиваясь предельной близости к оригиналу, – делайте авторизованный. Если все же оригинал вам дорог и в душе вы просветитель, а не только поэт, выбирайте аутентичный. Лично я убежден, что главная задача переводчика – перевести так, чтобы в результате получилось ценное явление той литературы, на язык которой он переводит. Добиться же при этом близости к оригиналу –задача обязательная, но имеющая смысл, только если удалось решить первую. Уверен также, да и история литературы показывает, что именно аутентичный поэтический перевод дает оптимальную возможность создания ценного литературного явления.
Иными словами, если вы переводите стихотворение на русский язык, у вас должно получиться полноценное стихотворение на русском языке. Еще вот так можно сказать: перевод шедевра обязан быть шедевром. Классический пример – Лермонтов из Гейне: «На севере диком стоит одиноко…». Это перевод. И это прекрасное стихотворение на нашем родном языке. Если переводчик не может такого достичь – не надо браться за подобную работу.
Ведь для того, чтобы наш читатель просто максимально приблизился к пониманию иноязычного поэтического текста, ему нужно лишь вкратце познакомиться с фонетическим строем языка оригинала и правилами чтения, затем взять академическое издание оригинального текста с подстрочным переводом и прочитать оригинал, отслеживая смысл прочитанного по подстрочнику. Идеальное приближение, без посредников. И потребность в специалисте по аутентичному переводу поэзии отпадает. Что, кстати, сейчас и произошло, например, в США. Там вообще не понимают, зачем нужен аутентичный поэтический перевод. И это повод вернуться к тому, с чего мы начали разговор: когда у тебя нет вдохновения – займись аутентичным поэтическим переводом. Это будет отличным средством – чтобы не спиться, чтобы не опуститься, чтобы наращивать версификаторское мастерство и вообще не отвыкнуть от этой работы. Ведь с американской поэзией, на мой, не слишком компетентный, взгляд, как раз произошло нечто подобное: она спилась, опустилась и растеряла мастерство. Ведь уже трудновато бывает отличить то, что американцы называют поэзией, от какого-то замысловатого спича, очень часто переходящего в нечто похожее на акынскую песнь: «Вот ко мне приближается Джон, который только что вышел из бара, а дождь уже кончился, и только дождинки, как слезы, бегут по стеклу… потому что мама уехала в Арзамас…»
Что вы посоветовали бы молодому русскому переводчику?
Кое-что из уже сказанного вполне сойдет за совет.
Во-первых, посоветовал бы перед началом работы ни с чьими переводами этого же текста не знакомиться. Тогда, если даже изобретешь велосипед, то сделаешь это с чистой совестью. По крайней мере, будешь знать, что ты действительно изобрел его, а не перерисовал у кого-то.
Второе – хотя это скорее относится к поэту, а не к переводчику, – заполняйте переводом пустоты, образующиеся в жизни из-за отсутствия вдохновения.
Ну и третье (с оговоркой, что это идеальный вариант): выбирайте для перевода те произведения, которые глубоко трогают лично вас, а не те, которые надо перевести из каких-либо посторонних соображений, вроде денег, моды или престижа. Вот тогда все получится!
