Лариса Сонина о Вадиме Балабане и его городе

arbal120

Рецензия Ларисы Сониной на книгу Вадима Балабана в серии «ГУЛ» опубликована в журнале «Урал» № 7 за 2014 год.

Лариса Сонина
Письма из Троицка в Троицк
Вадим Балабан. Стихи 1998 — 2013

Вадим Балабан. Стихи, 1998—2013. — Челябинск: Изд-во Марины Волковой, 2014. — (Галерея уральской литературы)

 

В районных городах круг литературного общения и литературная иерархия складываются так же, как и в мегаполисах. Это из больших городов каждый из них видится маленькой каменистой или черноземной пустыней — на самом деле там кипят нешуточные страсти вокруг своих имен и тем. Маленькие города вполне самодостаточны — о больших там вспоминают только по мере надобности, накануне поездок по личным или служебным делам.

Как гласит местный миф, через город проходил когда-то Великий шелковый путь, средневековая караванная дорога из Азии в Европу. Сейчас пограничный Казахстану Троицк пропах анашой. Густой конопляный запах висит воскресными вечерами над его ложбинными и холмистыми — то под гору, то в гору — улицами. Троицк страшен, его еще в советские годы прозвали уральским Чикаго, но он и пасторален — туда тянет снова и снова, и тяга эта совершенно ностальгическая, хрустально-прозрачная, как слеза эмигранта, и дымная на вкус, как сухая лепешка беженца.

В Троицке кажется, что ничего, кроме Троицка, нет, да так оно, наверное, и есть: если говорить о типе усредненного южноуральца, то это, конечно, троичанин: житель уездного торгового города, расчетливый, но тяготеющий к сказкам, к мифам и парадоксам, с временами съезжающей крышей. Большинство городов Челябинской области так и вырастали — как уездные и торговые. Исключение — созерцательность горнозаводской зоны да снобизм «молодой» промышленной Магнитки.

Такому городу, как Троицк, конечно, нужен свой поэт, именно троицкий, с троицкой историей и ментальностью, а также с пронзительной поэтической биографией. Поэт Вадим Балабан, думается, идеально подходит на эту роль. Не то чтобы в Троицке не было других литераторов — выше я уже говорила об этом. Были, есть, и даже неплохие. Но троицкий дух, общий надрыв, кустарно-самородочную поэтическую аналитику, периферийные бури в стакане воды, усталость от летней нагретой хрущевкии угрожающе безлюдного двора, полного жаркой пыли, выразил именно он.

 

это не лето а какое-то лсд с эльфами

пьяным васей кричащим «йеу»

ведь он не рэпер и чего так кричать

ну понимаю: хорошо, кайф там и прет как удава…

а я сижу тверезый и вспоминаю как

ты написала кому-то «ай поехали милый

от какой-то к такой-то матери»

и что-то открылось внутри и говорю «поехали».

 

чувствую себя гагариным но космос вижу

после полуночи

когда дожди так никакого космоса

потолок протекает в районе трубы

и еще в каком-то районе нашей области.

 

(Письма к Свете Чернышовой)

 

Из автобиографии, завершающей книжку как послесловие, явствует, что Вадим Балабан принадлежит к последнему советскому поколению, поколению с советским детством, которое успело еще вступить в пионеры, но комсомол к его ранней юности уже исчез. Поколению, отрочество и юность которого пришлись на распад Союза и начало либеральных реформ. Поэтому и биография троицкого поэта характерна для многих представителей этого поколения: «Я еду в Курган, прохожу подготовительные курсы, успешно сдаю экзамены и поступаю. Отучившись семестр, отчисляюсь и возвращаюсь в Троицк. По возвращении домой устроился работать. Задержки зарплаты вынуждали часто менять места работы. Пока не устроился в магазин, в котором работаю вот уже 11 лет грузчиком». Вполне обычная биография для наших дней и для жителя маленького города. И это обычное прорывается в строчках, пусть излишне гладких, но искренних в своем надрыве и шелестящих деталях:

 

…и плотник доказавший теорему

о реках крови нас несущих — мы

готовы лечь под топоры и пилы…

и мертвый снег идущий вдоль зимы

переобуть в шуршащие бахилы

 

Несмотря на авторский трагизм в восприятии окружающего мира и иронию, предполагающую некую отстраненность и нахождение над фокусом и локусом, поэтическая книжка композиционно замыкается сама на себя. Если в начальном стихотворении сборника, где «не было и тени эфедрина», про героиню сказано:

 

она спала спадали водопады

листва катилась разрушались грады

но водолазов не было в округе

одни круги и старые подруги

 

она спала и больше не проснулась

 

то и в заключительном поэт пишет:

 

сидишь на убитой рельсе

словно анна каренина

прописанная в уэльсе

на улице ленина

 

Тягучий заговор перерастает в фарс, в анекдот, в общее место литературы. И драматическая развязка становится до ужаса, до морозных мурашек приземленной и бытовой, как, в общем-то, в жизни и случается. Троицк, несмотря на свой незамысловатый уют и вопреки иллюзии признания и понимания, пожирает как поэта, так и его героев. Потому и стихи Вадима Балабана — это, по сути, письма к себе самому, к своим героям, своим музам, родственникам или друзьям. И все они — непременно — причастны Троицку. Потому что по-другому — не бывает. В Троицке нет ни Москвы, ни Нью-Йорка, а если и есть — они условны, как бумажный календарь из троицкойофициальной газеты «Вперед». Нет камертона или единой системы координат. Зато каждый сам себе — царь и бог, герой и поэт, а старший товарищ по цеху — авторитет и критик. Поэтому все стихи — это послания самому себе или всем своим, медленно текущие по венам и артериям почти трехсотлетнего города. Такая вот получилась русская народная почта.

Оригинал статьи Л.Сониной ЗДЕСЬ

Еще о книге В.Балабана —  Ю.Подлубнова и А.Самойлов

 

 

Лариса Сонина

Лариса Сонина