Опыт самопрочтения для проекта «Русская поэтическая речь: опыт прочтения» от Натальи Карпичевой, автора 4 главы «Антологии анонимных текстов» :
русалки (холодное)
Ямбический стих (мой нелюбимый размер). Его почти неоправданная ямбичность в контексте изначально предписанного и прописанного его обитателям анабиоза оправдывается (компенсируется) разве что почти повсеместной чресстопной безударностью. Она позволяет сбросить скорость и не позволяет «отвисание системы».
Все системы зависли.
В стихотворении два образа. Они в его названии. Первый – русалки. Какой-никакой, а образ. Вернее, русалка. Образ (крупный, глазной, сверхкрупный план). И всё, что за ним стоит. Смотри – фильмы, сказки, словари. И всё, чего «вас тут не стояло».
Второй – холодное (то, что называется экзистенцией). Образ чувства. Образ жизни. Образ существования.
Символы. Их здесь много. Но вряд ли их можно заподозрить в полноценности, в настойчивой завершённости. Лучше не тратить время на их добросовестную дешифровку. Но они не для того, чтобы что-то означать, они – чтобы сознание (подсознание, надсознание) скользили по_ним_с_ними_вдоль_них. Они – скользящий средний план длинного, сверхдлинного кадра.
Атмосферный фронт – холод. Холодные текущие дела. Всё текущее. Сугубое голубое. Мытое. Обязательно вода. Не обязательно вода. Вода, какой она может быть в тарковской атмосфере (даже, когда её как будто нет), вернее, между зрителем и тарковским миром. Она – водяная стена. Глухая. Немая. Зрячая. В смысле диопртическая. Вода неотражающая. Матовая. Текущая. Не текущая. Неподвижная. Нестоячая. Но вертикальная. Растущая. Питающая сама себя. Плотная. Околоплотная. Новая. Стена, которую, пожалуй, не преодолеть. Не потому, что она твёрже тебя. Она всё же вода. А потому, что ты её не знаешь, не узнаёшь, не уверен, что тебе показалось или не показалось. И потому, что она твёрже тебя. Не твоего тела. Чего-то другого. Тебя как кого-то другого.
Я люблю завершающую четвёрку текста. Любуюсь ей. Она была написана первой. «Сугубый голубой» – это фонетический код всей состоянности, т.е. всех состояний, которым предстояло докатиться, т.е. доплыть, т.е. дотечь до «мытой любви» и «чистой смерти». И они приблизительно равны. Здесь мне виделся волнообразный знак равенства (приблизительности). Мне всегда казалось, что он сбежал (утёк) в математику из поэзии.
Стихотворение пространственное, антивременное, добожественное. Заканчивается, между прочим, «минутой сотворенья»…
память (вечер выпускников)
Стихотворение антипространственное, временное, сентиментальное, антисентиментальное. Тёплое (в отличие от «холодного»). От него хочется свернуться калачиком, и тепло спать под байковым надеялком в красно-белую клетку из советского детства (потому что во весь рост взрослому человеку под детское квадратное не вместиться, подростковому человеку – и то приходилось сворачиваться). Вернуться совсем…
Время – главный герой. Его здесь два раза. Первый раз – «большое умница», второй раз – «большое скромница». И тем не менее, оно – маленькое. Это малый круг кровообращения (кровомиграция) – потому что речь идёт о маленьком личном ощущении. Стихотворение автобиографично. В нём история моей последней (десять лет назад) поездки в детство, в чудесный (наверное) посёлок Бреды. Такой вышел бзик, что «сел и поехал». Приехала я тогда с конкретной целью – она в названии (в скобках), а по пути с вокзала оказалась во дворе родной школы. И «вечер выпускников» отлично состоялся. В одного. А вообще он был на следующий день (и, клянусь, был в точности таким, на каком я побывала в себе заранее), но я в это время уже ехала в обратном поезде. Потому что получила то, за чем… А задумку-зарубку-занозку, что это надо написать, носила долговато.
Ещё здесь есть для меня вкусность. Вернее, она предполагалось, но отменилась и заменилась. Это о строке «небо, тоска, спецназ». Второй запятой там не предполагалось, но автор была не-вни-ма-тель-на и зевнула момент корректуры. Так не стало тоски спецназначения (в «книге рыб» она вернулась), зато в текст десантировались одноимённые войска…
поговор (стихи из холодильника)
Стихотворение спецназначения. Его игрушечная цель – спутать карты и намести снега насчёт «образа поэта» (смотреть Т. 2.: Аналитика: Тестирование вслепую). Игрушечную цель предлагаю считать частично достигнутой. Почти все, кто высказался (выписался), предположили, что автор подборки – 45-летний мужик.
В нём, пожалуй(ста), один образ. Им всё и шито – т.е. «шито белым снегом». И летящие «пресветлые коровы» – инкарнация снега. Да и вообще текст мне чудится белобуддистским (предбожественным). Даже Бродский (даже!) или Пушкин (куда же без него?), и даже (о боже!) манящее и жестокое, как прекрасное далёко, божественное эхо Бутусова и саксофона, и вся незамысловатая поколенческая рефлексия 45-летнего мужика – это шум за стеной, но уже не за тарковской, за картонской…
колыбельная (стансы утишения)
Стансы. Ноктюрн. Сон. Очень, совсем пространственное. Футуристическое.
Наконец, божественное. Информация о том, что «ночью бог сидит на каждой крыше», тоже долго не обнародовалась. За истечением срока давности можно было бы отменить её преступность.
Главный герой стихотворения – его атмосфера, осенняя ночь как предчувствие (назначенная репетиция) зимы.
Странно некинематографичное стихо. Очень даже театральное. Задание для осветителя – полный лунный прожектор. Задание для звукорежиссёра – музыка маленьких экзотических гитар (акустика). Музыка, завёрнута в тишину. В то же время слышна близкая зима, грядущий снег. Замечание (единственное) для Господа актёра: «Бог играет кто на чём».
лесничее (близкой зимою)
Пространственное. Время – опять же межсезонное зависание («море внутри, и реки впадают в кому», «тянет сквозь время, густую его пехоту», но зима уже немного ближе. Гуще в воздухе. Ближе. Т.е. теплее. Т.е. холоднее.
Вертикальное. Вверх – вниз: «долго себя взбирает по дымоходу // близкой зимою тянет из поддувала». Вертикальность леса здесь почти запланированная. Внутреннесть (не горизонтальность) морей и рек – почти случайна. И вертикальность голоса.
Умилительные (почти что мимимишные) лесничесть, избяность, листвяность, поддуванность. Эх, надо было ещё Кажимотку…
Неясыть (серая или обыкновенная) тоже вынута из памяти. И там она очень даже необыкновенна. Она жила в городе, во внутреннем дворе одного прекрасного, но теперь уже бывшего вуза (что само по себе превращало её среду в лес). И однажды она даже стала героем теленовостей. Такой вот непростительный сентиментализм.
закат над городом (раз-два-три)
Безответственное. Это стихо должно было спутать карты тем, кто решил, что автор подборки – 45-летний мужик с трёхмесячной щетиной. А бородатый мужик – как раз перебежчик в адресаты. Стихо очень женское. Даже чересчур. Даже девичье. Потому – про любовь. Милое. Идиллическое. Хотя и без сахара. И без калорий. Одним словом, light. Лёгкое, как считалочка. Про крепость. Про слабость. Про «я – это ты», «ты – это я», а «мы – это мы».
октябрь (провинциальные стансы)
Окончательное. Примиряющее. Постбожественное. И, да, это не я его поставила в финал. За это спасибо сами знаете кому.
Считаю его самым земным и самым метафизическим из всего, что написано мною до сих пор. А написано оно было по методу Моцарта. Сразу, вчистую и подчистую, линейнейшим образом, под неслышную диктовку, т.е. снято с неких губ.
Оно диалогично заадресовано (как примерно 90 % того, что я пишу), но в отличие от 90 % тех 90 % оно требует не молчания, а ответа. К финалу даже чуть взбивается в истерике «скажи мне, ну скажи мне, ну ска-а-ажи-и-и» от невозможности ответа.