Катя Капович, поэт. 10 книг. Живет в Бостоне, США http://www.litkarta.ru/world/usa/persons/kapovich-k

ГЛАВА № 88

Добро – это клетка, в которой можно надёжно запереть данное нам от рождения зло.

* * *
Вижу в каждом бедном буратино
дурака, обманщика, скотину,
даже больше, даже мне явленно
наше превращение в полено.
Ежедневно вижу, еженощно
отблеск восхитителного ада,
где гореть я буду мощно,
ну и буду в нём гореть, и ладно.

* * *
Скучай, душа, где пыль и партии,
политика и дура-власть,
есть лучше у тебя понятие,
как время в мире убивать.

Есть одиночество с настойками,
воспоминаньями на дне,
такими сладкими, что горькими,
о страшной, призрачной стране.

Стихами горькими, аж сладкими
в запретных навсегда томах,
как будто их писали – плакали,
а вышло – счастьем на словах.

На молу

Прямо Цейса по шкале линялой
уплывает в море лёгкий чёлн,
удаляется мало-помалу,
прыгает через скакалку волн.

Все суда стоят в порту бесшумно
с грузами тяжёлыми, как жизнь,
тёмная высокая лагуна
шепчет беглецу свое «вернись».

До заката мало остаётся –
пошататься в маленьком порту,
вниз матросы бросят папиросы,
я с пустого мостика уйду.

Оглянусь однажды, полстолетья –
как один такой недолгий миг,
ничего и не было на свете,
кроме волн бескрайне голубых.

* * *
Без обещанья, без надрыва,
без денег, без добра и худа,
жить можно без всего на диво,
жаль, люди наши – скотский хутор.
Посеешь вечное – расптопчут,
с печальною землёй сравняют,
и мало, что всё раскурочат,
но ведь любить ещё заставят.
Подсчитывать, вести учёт,
любить, благодарить за всё,
окучивать, как огород,
и не сходить с ума ещё.

* * *
…Осталась вереница фонарей
любимого английского бульвара,
кто вырезал там листья тополей
и вниз бросал на голубые шпалы.

Под серым небом индевеет пруд,
в туманном глянце проступают слёзы,
когда над ним пьянчуга наизусть
читает Гумилёва, боже, боже.

Состарился асфальт, вон пролегла
среди асфальта новая морщина,
да новая вовсю метёт метла,
вдруг замечает вслух седой мужчина.

На родину воротишься, чтоб сесть
среди девчат, уже под сильной мухой,
мобильники открыть – да будет свет –
махнуться адресами из фейсбука.

А там к заветнейшему другану
мимо ристалищ, храмов и милиций
тащиться ночью на окраину
и, собственно, нежданно притащиться.

* * *
Я презираю важные мундиры,
речуги, флаги на краю могилы,
светло припоминаю в этот час,
как лучший друг, ничем не знаменитый
Андрей Краснов, смешал бадью карбида
и, спичку поднеся, сказал «атас».

Он в школе мне носил портфель в четвёртом,
он белокурым был и страшно гордым,
он до небес устроил фейерверк,
сжёг пальцы, брови, но, когда горело,
он прикрывал меня предельно смело,
как прикрывать он будет целый век.

В наш век взрывоопасный, кто поверит,
ещё цветы цветут и солнце светит –
он спину мне прикроет без проблем,
он сгинет навсегда в Афганистане,
душа взлетит в большом аэроплане
и с высоты покажет палец всем.

* * *
Спокойной ночи, кутежи,
и карточные колоды,
и за столом в пылу души
рассказанные анекдоты.

На оборотной стороне
пускай летят твои плацкарты,
на потухающем окне
играют пассажиры в карты.

На дней оставшихся печаль
и в тёмный вечер легковесный
видеотеку снов включай
и звуки музыки небесной.

* * *
Две тысячи шестнадцатого года
наш мир после разрыва и распада,
такой ещё ты не был – несвободный,
две тысячи шестнадцатый, проклятый.
Кричат кликуши призрачно и грустно,
показывают страшные экземы,
и где-то в недрах шелудит искусство
на разные лирические темы.

Поутру мем заводит тары-бары,
кричат «ура» больные командиры,
и всё это подобие кошмара
вмиг человека превращает в зверя.
В животный крик больной эпилептички
с отвисшею прокушенной губою
на утренней безумной перекличке
пред тем, как грохнуть об пол головою.

* * *
Летает дыма голубой воланчик,
сгибаются в смиреньи плечи,
люблю смотреть, как свечи плачут,
церковные свечи.

Какое тихое лицо мадонны,
а на ресницах – слёзы,
идут, и идут, и идут на поклоны,
летают вечные вопросы.

Свеча прозрачная, свеча дневная
горит холодным светом,
но что поставить нам с другого края?
Поговорим об этом.

Где восковые свечи плачут в плошку
и где поют так чудно,
скажи мне что о жизни на дорожку,
я не забуду.

* * *
Протру глаза, увижу воздух белый,
расширившийся кругозор зимы,
её рисунок ясный до предела,
и в нём – навылет чёрные дымы.

Мне так нужна последняя свобода,
последняя минута, когда всё
уравновесить можно, но охота
неволи пуще. И летит кольцо.

Так акробат набрасывает дышла
и сам по ним карабкается ввысь,
и всё бы это было очень книжно,
но чернокнижно всё, поскольку жизнь.
И он плывёт под куполом в пустое
на грубом основании кольца,
в холодное, пустое, голубое,
как я схожу с обычного крыльца.

* * *
Письма в России долго идут.
Долгими их поездами везут.

Их там везут через синий Урал,
шпалы закончились, поезд устал.

Бури их хлещут, морозят снега,
чья-то стишки на них пишет рука.

И конвоиры стреляют в ночи
тех, кто их ждёт безнадежно почти.

* * *
Ни в индийской музыке, ни в молельне,
ни в стоянье вечном на голове
ничего тут не было, кроме цели
на холодной, грустной побыть земле.

Лишь порой красиво смычки дрожали,
и цыганский хор разливался так
в самом грязном винном Руси подвале
для каких-то призрачных бедолаг.

И, когда я умерла, стало слышно:
далеко-далёко скрипит окно,
ударяет дождик, и счастье ближе,
ближе счастье, но в отраженье всё.

* * *
Мы ниоткуда этим языком,
тяжёлым и тягучим, как мычанье,
и сладким и парным – мёд с молоком, –
и этими холодными глазами.

Так мало в разговорах важных тем,
так мало слов у мёртвых год от года.
Мы из Эдема – послесловием,
куда вы не заглянете, уроды.

Опыт прочтения

О Главе № 88 написано во втором томе «Русская поэтическая речь-2016. Аналитика: тестирование вслепую»: 22, 80, 134, 136, 204, 205, 207, 256, 268, 269, 348, 353,
357, 369, 415, 531, 546, 597, 642.

Отзыв № 1:
Сутягина Т.Е., студентка УрГПУ, Екатеринбург

* * *
Две тысячи шестнадцатого года
наш мир после разрыва и распада,
такой ещё ты не был – несвободный,
две тысячи шестнадцатый, проклятый.
Кричат кликуши призрачно и грустно,
показывают страшные экземы,
и где-то в недрах шелудит искусство
на разные лирические темы.

Поутру мем заводит тары-бары,
кричат «ура» больные командиры,
и всё это подобие кошмара
вмиг человека превращает в зверя.
В животный крик больной эпилептички
с отвисшею прокушенной губою
на утренней безумной перекличке
пред тем, как грохнуть об пол головою.

Стихотворение Кати Капович открывается указанием на определённый временной период – 2016 год, по отношению к которому поэт использует очень ёмкий эпитет: «проклятый». Характеристикой мира указанного времени становится ощущение «разрыва», «распада», «несвободы».
Понять, о чём рассуждает автор, можно, обратившись к мировой истории последних лет. 2016 год, действительно, принёс миру немало потрясений: множество авиакатастроф (статистика свидетельствует, что происходили они буквально каждый месяц), терактов, обострение ситуации в Сирии, допинговый скандал на Олимпийских играх в Рио-де-Жанейро, приход к власти Д. Трампа и усиление напряжённости российско-американских отношений. И это, не считая военных действий в Египте, в Крыму, на Донбассе… Серьёзнейшим образом изменилась ситуация в мире, погибло множество людей. Недаром 2016 год – високосный. Високосные годы, как правило, приносят много бед и несчастий.
В стихотворении наблюдается нагнетание напряженного состояния мира. Причём это состояние описывается как бы изнутри: от лица человека, непосредственно погружённого в такую среду. Это восприятие мира душой. Именно так душа лирического героя воспринимает ужасы современного мира. Здесь слышен не столько голос разума, сколько голос сердца. Преобладает не рациональная, а эмоциональная, чувственная интерпретация происходящего. В стихотворении ясно слышен крик отчаяния героя, которому больно за то, что происходит в мире.
Две ключевые характеристики описанного мира – болезнь и безумие. Всё в мире буквально окрашено безумием. Главный символ этого – «призрачно и грустно» кричащие «кликуши» – люди, подверженные истерическим припадкам. По преданию, в них вселяется дьявол.
Кроме того, возникает яркий образ болезни мира, причем конкретной болезни – эпилепсия. Она угадывается и в прямых отсылках («больной эпилептички»), и в деталях, характеризующих течение данной болезни: «животный крик», «с отвисшею прокушенной губою», «грохнуть об пол головою». Дело в том, что люди, больные эпилепсией, во время приступа перестают себя контролировать: начинают неистово кричать, кусать губы, а в конце и вовсе падают на пол и начинают в буквальном смысле биться головой.
К тому же, несколько раз в стихотворении появляется эпитет «больной» («больные командиры», «больной эпилептички»), ещё более акцентирующий состояние мира. На его болезнь также указывают и упомянутые «страшные экземы».
Так, данное стихотворение представляет собой зеркальное, т.е. обратное, отражение нормы, баланса между хаосом и гармонией. Возникает своеобразный «перевёртыш»: мир, описанный в стихотворении, – «перевёртыш» нормы, «перевёртыш» нормального баланса. Однако если всё это действительно происходит сейчас, значит само человечество допустило это, значит весь смрад произрастает изнутри человека. Мир – «перевёртыш», но по вине самого человека. По вине того, что сидит внутри каждого из нас («… и всё это подобие кошмара вмиг человека превращает в зверя»). Так возникает ещё один «перевёртыш»: добро внутри человека подменяется злом. Как же не вспомнить великие слова Ф.М. Достоевского: «Здесь дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей». Кажется, дьявол, поселившийся в современном человеке, настойчиво пытается выжить из него Бога.
Именно поэтому резкий эмоциональный взрыв в душе героя направлен на самого человека, на то, что сидит в нём и что приводит к последствиям, которые отражаются не только на внешней жизни мира (экономическая, социальная сфера и т.д.), но и на внутреннем мире самого человека. Всё внутри него сгнивает. Эта несвобода, этот разрыв, распад, который каждый человек интуитивно ощущает, приводит к тому, что его душа умирает.
Кроме того, в стихотворении можно выделить ещё один «перевёртыш». Существенный контраст возникает между понятиями «мем» и «искусство». Искусство изначально призвано воспитывать нравственность, спасать души людей, однако в исходном стихотворении оно лишь «где-то в недрах шелудит», как копошатся в углу тараканы. Искусство в современном мире потеряло свою ценность и значимость. На его место пришли мемы – смешные, саркастические картинки, призванные осмеять, осудить что-либо. Выходит, вместо того, чтобы разобраться в истоках происходящего в мире, выявить причинно-следственные связи, человечество, развлекаясь, просто составляет мемы, которые буквально заменили искусство. Вот он – очередной «перевёртыш».
Стихотворение Кати Капович – настоящий крик отчаяния. Оно открывает глаза на правду, на то, о чём мы стараемся не думать. Однако в нём с неистовой силой чувствуется обречённость, предрешённость, бессмысленность борьбы. Эпилепсия не лечится, приступы происходят постоянно. Так и с миром: он болен, и уже никогда не станет здоровым. Приступы будут только учащаться.
Все стихотворения автора, помещённые в главу № 88, предваряются эпиграфом, как нельзя кстати подходящим к данному стихотворению: «Добро – это клетка, в которой можно надёжно запереть данное нам от рождения зло». Человек всё время ходит по краю, и только от него зависит, в какую сторону он сделает шаг: погубит этот мир или воссоздаст его из руин.

Отзыв №2:
Чевдаева Анастасия, студентка УрГПУ,  Екатеринбург

В своих стихотворениях Катя Капович причудливо сплетает 21 век с его современными реалиями и атмосферу конца 19 – начала 20 вв. В стихотворениях поэта мерцают художественные миры О. Мандельштама, А. Ахматовой, И. Бродского, Н. Гумилёва, С. Есенина, А. Блока и многих других поэтов. Стоит отметить тонкое использование К. Капович возможностей интертекстуальности как приёма, например, в стихотворении «Осталась вереница фонарей любимого английского бульвара» – «мимо ристалищ, храмов и милиций». В поэзии Капович многие образы неизменно рождают в сознании осведомлённого читателя цепочки ассоциаций. Например, таким можно назвать образ «грязного винного подвала Руси» («Ни в индийской музыке, ни в молельне…»), вызывающий ассоциации с есенинской «кабацкой Русью», блоковским циклом «Страшный мир». Или образ лёгкого чёлна в элегии «На молу», названного «беглецом», так по-лермонтовски покидающим лагуну.

Лексика в стихотворениях подборки автора весьма разнородна: такие слова как «чёлн», «еженощно» соседствуют со «скотиной», «друганом», «фейсбуком». Обращение к разговорной и даже бранной лексике, на мой взгляд, выражает во многом отношение поэта к современности и обществу. Образы людей в стихотворениях и, в целом, характеристика современного поколения выглядят неутешительными: «жаль, люди наши – скотский хутор».

Выделяются в этом плане два стихотворения «Две тысячи шестнадцатого года наш мир после разрыва и распада…», где появляется образ больного, сошедшего с ума человечества, а также стихотворение, которое открывает подборку «Вижу в каждом бедном буратино…». На этом стихотворении стоит остановиться подробней.

Автор даёт свою интерпретацию образа Буратино, причём имя собственное в стихотворении употребляется с маленькой буквы и видится автору некий типом. Если изначально Буратино – весёлый, непоседливый и находчивый герой, который помогает куклам из театра Карабаса, то у поэта этот образ получает негативные характеристики «дурака», «обманщика», «скотины». В этом стихотворении центральным является мотив разочарования в людях и жизни, который реализуется в метафоре «превращения в полено».

По отношению к превращению, автор употребляет местоимение «наше», которое подхватывает мысль об авторском взгляде на «буратино» как тип людей, к которому, скорее всего, он причисляет и себя. Игра в стихотворении достигается через интуитивное достраивание читателем образ нарисованного очага в каморке и сопоставление его с образом «восхитительного» ада, в котором будут гореть «поленья» («буратины») и с горением в котором сама героиня смиряется.

Происходит смена оптики с детской на взрослую, обнаруживается иной взгляд на образ искателя приключений, Волшебной страны как на «обманщика» и «скотину», что сигнализирует о трагическом восприятии мира поэтом.

Если внимательно посмотреть на эпиграф к подборке, всё становится на свои места:
«Добро – это клетка, в которой можно надёжно запереть данное нам от рождения зло». Установка на зло, которое даётся человеку от рождения, пронизывает все размышления поэта о человечестве.

По-особенному звучит тема несправедливости мира в стихотворении «Я презираю важные мундиры, речуги …», где героиня вспоминает о друге детства Андрее Краснове, погибшем в Афганистане. Образ бесстрашного товарища, прикрывающего своим телом от взрыва карбида, рисуется в светлых тонах: его «душа взлетит в большом аэроплане и с высоты покажет палец всем». Образ неба, связанный с образом рая, куда направилась душа смелого друга героини, оказывается в другом стихотворении закрытым, недоступным для общества, которому не прощаются ошибки: «мы из Эдема – послесловием, куда вы не заглянете, уроды». И ситуация войны в Афганистане, смерть товарища, на мой взгляд, здесь засчитывается не в пользу общества.
Затронув тему Афганистана, отметим, что автор также рефлексирует и над состоянием современного общества, жизнью, прошлым и будущим русского народа. Вновь и вновь в стихотворениях подборки появляются образы, связанные со временем несвободы, репрессиями.

Сюжет стихотворения «Письма в России долго идут…» аллюзивно развёрнут и к судьбе ссыльных декабристов: «чья-то на них стишки пишет рука», и к судьбе поэтов и писателей в годы Большого террора, «ежовщины». Упоминание Урала, куда в своё время ссылали тысячами, становится одной из координат образа России, как безмолвной (общение только письмами), холодной вселенной, покой которой нарушают только выстрелы конвоиров.

В стихотворении «Скучай, душа, где пыль и партии…», появляется образ родины «страшной и призрачной», которую «заставляют любить». Здесь совершенно естественно вспоминается стихи О. Мандельштама «Мы живём, под собою не чуя страны», «В Петрополе прозрачном мы умрём» и, конечно, ахматовский «Реквием». Образ железной дороги, у которой «закончились шпалы» («Письма в России долго идут…») как символ отсутствия пути и шире – будущего, резюмирует размышления поэта над событиями прошлого своей страны.

И логичным становится присутствие в подборке стихотворений, таких как «Ни в индийской музыке, ни в молельне…», «Летает дыма голубой воланчик…», где появляются образы церкви, «молельни», плачущих свечей. Оба этих стихотворения представляют вариации размышлений над «вечными вопросами», их объединяет ситуация поиска ответов лирическим героем. И чаще всего жизнь представляется в стихотворениях К. Капович странной, неподдающейся какому-либо рациональному объяснению – «чернокнижно всё, поскольку жизнь». В стихотворении «Протру глаза, увижу воздух белый…» мир уподобляется цирку, даже балагану, где жизнь человека оказывается сродни полёту акробата:

И он плывёт под куполом в пустое
на грубом основании кольца,
в холодное, пустое, голубое,
как я схожу с обычного крыльца.

Подводя итог, можно сказать, что в своих стихах Катя Капович размышляет над смыслом существование человека на этой земле, и кажется, переходя от установки «зла, дающегося человеку с рождения», к несправедливости целого мира, вины отдельных людей, правящих верхушек или режима в отрезок исторического времени, этот поэт, пожалуй, приблизилась к самой истине:
ничего тут не было, кроме цели
на холодной, грустной побыть земле.

Вы можете написать свою рецензию (мнение, рассуждения, впечатления и т.п.) по стихотворениям этой главы и отправить текст на urma@bk.ru с пометкой «Опыт прочтения».