От редактора: 12 номер журнала мы посвящаем великому празднику – Дню Победы.
Елена Евдоченко
(Омск)
Удивительный мир Анатолия Коненко
Работы мастера Коненко
мы видели с тобой не раз.
И больше страстного фламенко
они восторг рождают в нас.
Великие миниатюры
рука художника творит.
Увидим в микроскоп фигуры, –
почувствуем движений ритм,
услышим скрипку Паганини
и голос ангела в пустыне.
Вот книги меньше миллиметра
и в сантиметр акварель!..
Поверим в чудо беззаветно.
Комарик держит tour Eiffel*.
Довольна бабочка: однако,
колье ей мастер подарил!
В футлярчик из крупицы мака
он балалайку положил.
На срезе зёрнышка художник
поэта написал портрет.
И невозможное – возможно?!
Не чудо ль это? Да и нет.
Так много вложено в творенье
душевных сил и зренья труд
во время вдохновенных бдений!..
Кудесником его сочтут
потомки наши. Право слово!
И нас он восхищает снова.
Великое увидев в малом,
душа возвышеннее стала.
* (франц. – «Эйфелева башня»)
Виорэль ЛОМОВ
(Санкт-Петербург)
Русские трёхстишия — 2
Ковыль под луной
в штиле полночном
замерли в свете луны
мягкие волны
Вечный покой
только листва
унесённая ветром
находит покой
* * *
Торопится жук,
В свой залитый ливнем дом
Спешит со всех ног
На воинском кладбище в октябре
Оттаяла трава,
Побитая морозом,
Слезами матерей.
* * *
вот и исполнила
реквием на паутине
муха для паука
Философ
«Поживем – увидим,
Каков он, конец света», —
Сказал старый крот.
* * *
Концепция реальности в дзен-буддизме: «Ивы зелены, а цветы красны»
Бывает и так:
Ивы красны на закате,
Розы утром черны.
Даниил Плахин
(г. Тара Омской обл.)
Рассказы
Звери
– … вот так. Одно слово: звери. – Этим выводом Лёха подытожил свой пересказ истории недавно поведанной ему кем-то из очевидцев. Суть её заключалась в том, что русский таксист был схвачен таксистами-армянами, увезен в неизвестном направлении, и больше его никто не видел. А причиной тому послужил конфликт из-за клиента. Короче: утром он увез, а вечером его увезли…
– Звери, – не мог не согласиться я.
– Да я вообще армянов не люблю, – продолжал Лёха, слегка почесав репу, – хотя кое-что мне в них нравится. Вот, например, родителей как почитают.
– А тебе кто не даёт почитать?
– Да я в общем говорю. И друг за друга горой стоят – тоже хорошо.
– Хорошо. А из наших за таксиста, небось, никто не сунулся… Может, потому, что мы не только армян – своих не любим…
– Может… Вот у меня как-то случай был, – Лёха оживился, припомнив что-то, – в город поехал. Мороз под сорок, а я домкрат забыл в «Ниве» – на охоту ездил, бросил на всякий случай… А тут на «Волге» еду и, как назло, колесо лопнуло.
Сколько мимо проехало – не считал, но дохрена. Хоть бы одна сука остановилась! А тут армян какой-то на «ГАЗели» сам тормознулся. – Лёха многозначительно приподнял указательный палец.
– Мне и признаться стрёмно, что без домкрата. – Продолжал он. – А мороз! Я даже машину не глушил – потом, думаю, хрен заведёшь.
В общем, долго ли, умеючи. Дело-то плёвое, когда инструмент под рукой.
Вот так. Я добро всегда помню…
Армян-то ещё и чаю в термосе притаранил. А ты говоришь: «звери».
Это я бессмертный!
– Жениться тебе надо, детей заводить. Вот чо толку, Пушкин твой писал-писал стишки свои, а щас кому он нужен? Это я бессмертный! Потому что у меня дети есть. Дети – наше всё! Как ты один живёшь, я не представляю. И телевизора даже нет. Я бы свихнулся… И худой, как собака…
– Я не худой. Я поджарый.
– Поджарый, как собака. Жрёшь, поди, одни макароны.
– Тушёнку ещё… У тебя не Кочкарёв, часом, фамилия?
По Лёхиному взгляду было очевидно, что намёк не понят. Однако, не заостряя на нём внимания, он продолжал:
– Представь: приезжаешь с работы – жена тебе курочку подаёт. Курочка жареная. Жирная, сочная. Аж блястит вся, – при этих словах Лёха погладил себя по брюшку и растянул блаженную лыбу.
Я невольно сглотнул, представив себе жареную жирную, сочную, блестящую курочку и Лёхину пышногрудую супругу. Но всё же сказал, уже начиная раздражаться его фанаберией:
– Как мой дед говорил: «Женишься ты или нет – всё равно раскаешься».
Он, правда, это у Сократа сначала прочитал, а потом мне говорил. Но Лёхе я в это не признался.
– Это да. Свои «за» и «против» кругом. Вот мне, например, раз в месяц обязательно надо бухануть и кобылу какую-нибудь изодрать. Для разрядки и разнообразия. А семейному не так-то просто насчёт этого… Тебе, хоть жрать нечего, зато девок можно разных каждый день водить. Ты и кровать недавно, говоришь, купил новую, почти квадратную… Как там твой дед ещё говорил: «Всех не перетрахаешь, но стремиться к этому надо»? Бороду только сбрей – и вперёд. Мне насчёт этого хуже. Приходиться изворачиваться. Зато дети на старости лет будут радовать. У меня щас два пацана и дочка недавно появилась. Да ещё одной девятый год алименты плачу.
Я было отмахнулся, сказав, что почти квадратная кровать у меня, естественно, не просто так. И что борода им, в основном, не мешает. Мол, «девки любят не за белое лицо»… А опыты сожительства показали мою непригодность для семейной жизни. Но, кстати припомнив, продолжил:
– Дедок один знакомый посетовал недавно: «Дети, говорит, в городе живут и носу не кажут. А я им всем троим по квартире там купил (зря, что ль на севере пятнадцать лет отработал). На учёбу тоже не поскупился. А щас и забывать стал, как выглядят».
– Ну, это как воспитаешь.
– Если бы всё от воспитания зависело – все бы лепили себе любящих, внимательных, заботливых… Старик, поди, пока там зарабатывал, и детей-то не видел почти, и жену столько лет кто-то трахал вместо него. А он ходит щас рогатый, старый и спившийся. И не помнит, как выглядят его чада.
– Если б все думали как ты – то давно бы вымерли. – Лёха, конечно, остался при своём мнении.
Да я, разумеется, и не ставил себе задачи разубедить его.
… У Пушкина вроде тоже детишки были. А сколько, и как их звали… Зато самого Пушкина, хотя бы его имя, даже этот недоумок знает.
…Ещё сверкнуло в памяти, как я тщетно пытался вспомнить: «когда последний раз покупал матери цветы?», принимая от продавщицы чётное количество гвоздик…
Иван Денисенко
(Санкт-Петербург)
* * *
Я шёл в метель, приподнимал
холодный воздух, как попону…
Сегодня деда поминал.
Я ничего о нём не помню.
Почти совсем… Ходил с трудом,
сидел подолгу в старом кресле
(я под столом играл), потом –
сплошные «кажется» и «если».
Не зрю деталей средь глубин
той первой памяти нежадной,
но помню: он меня любил,
и это главное, пожалуй.
Оставил ногу на войне,
имел медали, «Запорожец»
(я помню: едем, а вовне
весь мир сонлив и запорошен).
Почти совсем…
Но дело в том,
что за финалом нет финала,
каким бы искажённым ртом
нас эта жизнь ни поминала.
Там, за порогом – ураган,
круговорот на грани чуда,
и если тянет по ногам,
я точно знаю, что оттуда.
Ещё обрывки: ясли, плач,
и каша манная всё та же,
и под водой темнеет пляж,
и целый мир пятиэтажен.
И дед с дыханьем голубым:
дымит, небритый и поджарый…
Я помню: он меня любил.
И это главное, пожалуй.
Я в детстве не считал минут
и оттого был неприметлив…
Сегодня деда помянул
и выпил, чуточку помедлив.
Не для того, чтоб раскисать
и никнуть, как печальный пони, –
так, захотелось рассказать…
Я ничего о нём не помню.
И дело в том (о чём и речь),
что, предоставленные далям,
друг другу тянемся навстречь –
не по штрихам, не по деталям.
Нет, кроме сердца, ничего,
что превозможет сумрак шалый.
…Был дед. И я любил его.
И это главное, пожалуй.
апрель, 2014