***
Мир построен как длинная и неуклюжая фраза:
«Мол, всё будет не так, как должно было быть, но всё будет как надо,
а иначе зачем, например, шелуха тополей псориаза
обернулась шуршанием листьев июньского сада…».
Очень много войны, и любви очень много, и горя,
и особенно счастья, его даже можно посеять
на холодном ветру возле мало-балтийского моря,
где бомжатник Петра заселила московская челядь.
То ли космоса мало, а то ли его многовато,
то ли ты не любима, хотя очень сильно любима,
почему же из воздуха, схожего с влажною ватой,
не твоё косоглазье и брови пространство слепило?
По утрам со щенячьим восторгом, который с телёнком
соревнуется в этом, встаю из младенческой позы,
отдирая от глаз сновидений прозрачную плёнку,
оставляя на ней то зрачки, то ресницы, то слёзы.
Как чудесно сказать вопреки травоядному лету,
что февральской зимою я встать попытаюсь с постели
и увижу (но чем?), и услышу (но чем же?), что нету
никакого меня ни в каком отвратительном теле.
С этим телом исчезнешь и ты, золотая, родная,
фрагментарно кружась заводными частями. Возможно,
ты, курносую левую грудь из себя вынимая,
из неё напоследок хлебнёшь молока осторожно.
И такому раскладу смеяться грешно, но грешнее
не позволить под щеки, которых не будет, направить
не кривую улыбку, а то, что улыбки смешнее,
что с собой не возьмёшь, потому что придётся оставить.
А сиреневый мусор: стихи, поцелуи, дискеты,
седину волосни на макушке и в залежах паха —
всё за мной подметёт по сусекам уральской планеты
ваша память, которая станет стерильной от страха.
Будет снова светло, даже очень светло и красиво,
и настанете — вы, желторотые люди желанья.
Ничего, что от вашего вида меня замутило
и в итоге стошнило в последний момент расставанья.
Но когда вы пойдёте развратной походкой верблюда
в направленьи угольного ушка, допустим, в июне,
я сумею оттуда, где нет никакого «оттуда»,
на клубки накрутить ваши тёплые слёзы и слюни.
(Из книги «Хакер», 2001, http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-haker#6)
Из книги стихов и поэтических римейков «Контрафакт», 2010
«Единственно возможный строительный материал — это те самые обломки, которые получаются, когда мы разрушаем себя. И это необратимо, если хотеть хоть что-нибудь выстроить: семью, книгу, нежность или ненависть. Цельная личность — всего лишь поза лентяя. А принципиальность — просто вульгарная модель поведения…»
(http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-kontrafakt)
# # #
Гигантская падаль восхода
неопровержима зимой.
Природа подобного рода
подробно описана мной.
За кровопусканием вишен
скрывается свой трибунал.
Я думал про это, я слышал,
я мелко и часто читал,
что лес — долгострой вавилонский,
а свет — поседевшая тьма,
и волос не женский, а конский
доводит мужчин до ума.
Занудно, как рифмами Дельвиг,
из мусора русской души
шуршит насекомое денег
(пока ещё только шуршит).
Но с севера дует спикинглиш,
и Гидрометцентр орёт,
народ посылая на идиш,
и прётся на идиш народ.
Из фото- своих аппаратов
цифруем Россию сплеча,
и птички влетают в Саратов,
а в серый Саранск — саранча.
Пока отморозки в причёсках
по-русски за обе щеки
с руки уплетают кремлевской,
коль это им сходит с руки,
мой Саша, который Ульянов
(не Вова, картавый юрист),
из рая казненных смутьянов
плюётся презрительно вниз.
И снег начинается грязный
в паху у венозной весны
и жидкостью однообразной
течёт на поселки страны,
где свой изумительный дактиль
сквозь телепомехи небес
И. Бродский, наш верный предатель,
читает раскаянья без;
где жизни устойчивый вирус
даёт положительный тест,
чей плюс — перечеркнутый минус,
на плюсе поставивший крест;
где сердце стучит однобоко,
где птицы летят на отстрел.
где Вова, который Набоков,
как перепел, всех перепел.
(http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-kontrafakt)
КНИГА
Извлеченная из ниоткуда,
и, уж точно совсем, в никуда.
По замашкам похоже на чудо,
но не чудо, а вроде — вода.
Чёрный ящик, который не ящик,
но на входе безвыходно спит.
Захрустевшего хлеба образчик,
аппетитный, как крошки, петит.
Изнутри навязав целлюлозе
грех, что белыми нитками шит,
в непристойно распахнутой позе
на вспотевших ладонях дрожит.
Потирая ужасные шрамы,
и обруганы, как детвора,
охраняют её графоманы,
крестоносцы сырого пера.
Им бы взгляда её на осьмушку,
уж они бы — в любой переплёт…
но трясёт над красавицей Пушкин
бакенбардами ночь напролёт.
Только сядешь в неё, как в калошу,
заработает память с нуля,
а она не калоша, а лошадь,
запряженная прямо в тебя.
И не птица, которая тройка,
и не тройка, семёрка, а туз
на спине в сахалинской помойке
наливается кровью, как гнус.
Хуже сажи внутри трубочиста
в ней горят, не скрывая стыда,
вдохновения выдох нечистый
и позорная тяжесть труда.
То за горло возьмёт втихомолку,
покачает и снова возьмёт,
и не ставит обратно на полку,
а презрительно набок кладёт.
То с неровным обрезом еврейским,
если только он не золотой,
накрывается тазом библейским,
коли медного нет под рукой.
(http://modernpoetry.ru/main/vitaliy-kalpidi-kontrafakt)
Продолжение на следующей странице