5 мая я объявила в социальных сетях о проекте КФС и начала выкладывать материалы уральских поэтов.
Ольга Левская, поняв полезность проекта и для поэтов, кинула клич поэтам-землякам из Красноярска. Первым прислал материалы Иван Клиновой, а этот текст написан Ольгой специально для проекта КФС и проиллюстрирован ее стихами:
«Авторская рефлексия – постоянный процесс, без него автора просто не бывает. Поле авторского сознания – это поле боя: когда тебя со всех сторон сжимает огромный мир существующего печатного, произносимого, вербализованного в ноосферу – и изнутри давит тот клубок, в который мир наматывается в процессе бытия.
Написание текстов как способ выжить – очень болезненный для психики процесс, потому что он сопряжен с постоянной балансировкой внутри двух (и более) ипостасей, к тому же в случае выхода автора в информационное поле чуть выше ватерлинии (по своей ли воле, по воле ли случая) он попадает под перекрестные взгляды кажимости, именуемой референтной группой. Это могут быть читатели, это могут быть другие авторы (тоже читатели, но с позицией сравнения и оценки, доминирующей над позицией приятия или ищущие впечатлений для дозапуска своего процесса). Но выход необходим, потому что ноосфере, в общем, полезен любой автор, он статистически расширяет поле языка и нарабатывает языковые пространства. Это такой постоянный поход в изведанное, в выработанную жилу. Словное метафорически мало отличается от золота – его нельзя съесть, оно не утилитарно и имеет ценность только при соприкосновении с миром людей.
Про сакральное в поэзии.
Сакрализация любого действия – это способ выживания действующих. Если нет критериев, социальная группа не имеет границ и не чувствует себя группой, отсюда происходит постоянная переработка референтных групп в группы с социальными свойствами.
Отсюда все споры о магии текста, по сути, не имеющие смысла из-за того, что магией называется невербализуемый отклик типа реакции Станиславского, который предзадан контекстом и опытами.
Про биологическое в поэзии – и написании, и восприятии.
Его больше, чем можно себе представить, это все, что я могу сказать, не углубляясь в тему нейронаук и нейромедиаторов.
Поэзия – это физика языка, способ воздействия на вкусовые сосочки словом, доведенный до 84 уровня. Это троллинг бытия.
Рефлексия – это и причина поэзии, и ее конец. Для того, чтобы написать стихи, нужно убить в себе профессионала. Потом его можно воскресить, но в момент воскрешения поэзия текста уходит, проявляются иные свойства. Способность закрывать глаза на эти свойства и верить в свой текст порождает большинство проблем автора при прикосновении с другими авторами. Золотой середины нет, и не будет.
В момент рефлексии поэт умирает, рождается автор, и первая половина этого нечаянного эссе пишется автором, вторая написана поэтом, автора корежит от слова «поэт»
Любовь автора к чужим стихам — перверсия. Другие авторы (в смысле их стихи) – это по сути еда, она не должна быть равноправным партнером внутри головы. Это оценка на сегодня, а завтра я все забуду и буду рыдать от текста, прилетевшего в мой участок ноосферы, и он станет частью меня, Галарина любила кролика.
Самое мое болезненное рефлексивное стихотворение – очень простое, это не стихотворение, а эмоция. Оно называется «Шкурка от поэта». Полностью эмпатическое, от рассказа человека про то, как физика (болезнь) убила лирику.
В моем случае наверняка пишет болезнь, какая-нибудь щитовидка.
Я знаю людей, отказывающихся от терапии, чтобы не спугнуть чувство прекрасного в себе.
А по белу грязну свету
Ходит шкурка от поэта.
Изошел на свет поэт,
И теперь поэта нет.
Есть слова, и есть дыханье,
причитания, оправданья,
есть природы колыханье,
Есть движение планет,
Строчки есть и междустрочья,
Голос есть, и даже ночью
Можно убедить всех прочих
Что вот это — сам поэт.
Но когда приходит ливень
И пронзает мир как бивень
И секут пространства мили
сотни струй, как сотни шпаг –
Все строения умыли,
Всё пробили, оживили,
Но не видно тлена, пыли.
С шкуркой от поэта так.
Как шагреневая кожа,
чей клочок всего дороже,
С нарисованной не рожей —
он печальным ликом чист —
Существует тень поэта,
Все простят его за это,
Всем почти и незаметно.
Лишь крутой таксидермист
Распознает, что начинка —
Света божия личинка
Убежала, половинку
Перекинув в створки книг,
И поэта оболочка
Снова ищет в междустрочках
Запятых, пробелах, точках —
Вдруг опять наступит миг,
Вдруг от искры, вдруг из праха,
Из подмышки или паха
Птица-феникс, злая птаха
И вспорхнет, и воспоет,
И развеется химера.
И пока такая вера
существует в шкурке серой —
Жив поэт. Поэт живет.
Разное по теме
***
Плохо в поэзии с … как это? А — атрибуцией.
И хорошо с расцветкой потока слов.
Пишется кровью на множество голосов,
но попадают (сахар, гемоглобин, формула,
тип) пара-тройка, порой — один.
Так и сидишь, и слушаешь тишину.
Ждёшь, изучая заброшенную луну,
Тянешь из теплой трубочки спелый дым
мыслей. Давно не греешься остальным.
Вдруг — пробивает. Там кто-то даёт тепло.
Льется на темя. За шиворот натекло.
Репинским Грозным сидишь, обхватив себя.
Как бы всё это выцедить, не скорбя.
Донор ушел, оставив запас чернил.
…Лучше б не приходил.
***
Берёшь себя, несёшь себя сквозь завтра.
Себя планируешь. Себя рисуешь, пишешь.
Как строгий критик, убираешь лишний
Себя акцент. Как дружелюбный автор,
Советуешь себе себя к прочтенью.
Советуешь себе себя к просмотру.
Себя, как нелюбимую работу,
Вершишь сквозь зубы. Пестуешь смиренье,
Себя включаешь в список важных знаний,
Себя качаешь в люльке, отдыхая.
И, мир безличный бережно вдыхая,
Застрявшего, как лис, в себе-капкане,
Себя грызёшь, и бремя отсекаешь.
И мир исполнен новым безъязыким
Ликующим искрящимся безликим.
И новый ты – из слова – вырастаешь.
***
Чем ты пишешь? Которой из физиологий?
Жидкостей много.
Гумором черным, как добрый Иванов?
Желчью, как гости духов и туманов?
Кровью, как ломаный бог Маяковский?
Пишешь ты – по-каковски?
Язык, как руду, извлекая отборно
Из воздуха, света и прочего корма –
То пышем, то просим, то роем, то свищем,
И снова уходим в пространство, где ищем –
Внезапно – другого, не скрытого в венах,
Не с запахом-цветом, не с брызгами пеной –
А с тонкотворением в мире бестельном,
И видимом, и очевидно отдельном.
И тело ломает, как путь – поворотом,
Как новую память – густым приворотом,
Как ветку черёмухи руки торговки,
Как чадо печенье, как кролик морковку.
И вся неспособность сродниться с бесплотным
Сливается в буквы: и соком животным,
И кровью,
И потом.
И вот он –
Очередной
Невеликий немой:
Ничей.
Ешь.
Пей.
Владей.
***
Вполглаза любит и вполуха ценит.
Даёт щедрот и тягот в полруки.
Гоняет, как тореро, по арене.
Как торо, ищет рёбра и виски.
Как целка, выбирает ночь нежнее.
Как шлюха, оглашает список трат.
Как самдурак, бряцает портупеей.
Как самый умный, прикрывает зад.
То шёпотом, то криком, то молитвой
Пронзает мозг, и требует, и ждёт.
Котейкой, канарейкой, битой, бритвой
Идёт по жизни, и меня плетёт,
Веревкой вьёт и узелком корёжит,
Херачит по суставам и спине.
Покоит, беспокоит, жжёт, тревожит –
Живёт во мне, купается во мне
Постылой сукой, вожделенной девой,
Юнцом в соплях и старцем под косой –
Моя болезнь невнятного напева,
Мой крысолов, певучий крысобой,
Что дудочкой, как палочкой оркестру,
Даёт отмашку, и – фюить! – привет,
Я – по команде – шарю: буквы, место!
И отдаю полжизни за куплет.
Из кулинарной книги самоеда
Отрезать кусочек, отбить. Записать рецепт.
Намазать и поперчить. Посолить слезой.
В создании текстов все просто, сложного нет:
быть честным, весёлым. Знать /много/ про кайнозой.
Цитировать Баха, который про белых птах.
Стругацких, которые, кстати, опять про них.
Отрезать кусочек себя. Запечатать в стих.
Скормить незнакомым в какой-нибудь альманах.
Всея графоманой собратии нежный свист
услышать, понять, оценить, посвистеть в ответ.
Отрезать, отбить, посолить, поперчить, рецепт.
…Внезапно воспрянуть.
Отрезать, отбить — на бис.
Сложить все построчно в заплечный большой мешок.
Где этот, который? А, чёрт его знает. Ушел.
…Стою над скалой, ощущая нагой спиной —
Все, что натворил, со мной.
То ли горб, то ли кры
Пры
***
Каждый честный поэт одинок,
Как бог
В день первый
Если поэтов двое
Это всегда Троя
Взвизг по нервам
Если поэтов много — более трёх —
Это совсем плох
***
Я немоту в себе ращу, как рыбу.
Её кормлю, крошу ей хлеб, пшено.
Ее боков чешуйчаты изгибы.
Она легка, но все же любит дно.
Я немоту свою люблю, лелею,
И песнь ее все слушаю в ночи.
Она моя голубка лорелея,
Она звучит — ах, как она звучит!
Я об неё стесала все ладони,
Я об неё сточила все слова.
И вот она звенит, звенит и стонет,
А я нема, как мягкая трава.
Сижу, молчу. Пусть немота созреет:
Набухнет плотью, вспучится икрой.
Я подожду. Чем дольше, тем сильнее.
И вот — ночной негаданной порой
Меня разрежет плавником вдоль хорды,
Меня у шеи жабрами прорвет.
И выползет на свет, и поплывет,
Все тыча в грани мира рыбью морду,
Немое.
Но пока из нас двоих
Хозяйка я.
И я горланю стих.
***
в маленьком вагончике
все сидят по полочкам
пьяницы, угонщики,
жулики и сволочи
воры и гопстопщики
рыцари и дворники
швейки, гравировщики,
жиголо, затворники
то лопатки чешутся
то в кармане деньга
то ли крылья режутся
то ли лезут рога
и когда вагончику
открывают дверь
вылетает очередь
выбегает зверь
стаей крылогорбые
стадом роголобые
попадают заново —
пробовать и пробовать.
/пока не случится поездка, в которой
все выйдут двуного — не стая, не свора/
***
Треки капель по стеклу,
Звук – как стук хрустальных бус.
Здравствуй, я к тебе вернусь,
Хоть тебя и не люблю.
Рыжий, серый, беж, асфальт.
Паутиной липнет сон.
Зябнет тихий телефон,
Тихо клавиши стучат.
Я к тебе вернусь, мой текст,
Голем, глиняный урод.
Всё пройдёт, и всё придёт –
Сила слов, молчанья вес.
***
Она ходит с книжками в сумке –
Продаёт, как редиску и рукавички.
Она много тяжёлого думала –
Весь лоб разлинован, все личико – привычка
Жить напряжением, говорить выражением
И мучить любое своё окружение
Вопросом:
Читали? Пять книг, сам-издательство,
На пенсию. (Гордо.) У всех обстоятельства,
А мне не хватает – хожу, продаю,
То в парке стою, то на рынке стою…
Из сумки торчат: газировка ситро,
Улитка платка и чужое нутро.
***
Сам себе мерная мера,
И к чёрту прокрустовы хрусты.
Сам себя знаешь от трещин до нежных корней,
Чем прирастаешь, что тянет, что тащит –
Знаешь до жилочки, косточки, хрящика.
Только тебе предоставлено право
Взвешивать – густо и пусто,
Последний и первый.
Сам себе сам
Аз воздам.
***
Обесточено,
Между прочим, –
Это насильственно вырвано из сети.
Вот тебе мячик, книга, люди – сиди,
Изучай, не двигайся.
Будь как ночью –
Только днём.
Не маши руками, не говори.
Принимай, не транслируй –
Копи небольшой заряд.
Не надейся на восстановление линий.
На клеммах искрится иней.
Провода словно плети висят.
Но ты –
Будь летний внутри,
И не будь перемёрзло зимний.
Потому что вся эта химия,
Вся эта физика,
Электролиз, баланс щелочей, замыкание искрами –
Безусловны.
А ты – увы –
Словен, и словозависим. И слово –
В начале твоём.
Разряд.
Подъём.
Встань и иди.
Лазаря следы –
Обгорелый окоём.
Столько ждал в тишине,
Выживая,
Что внутри –
Шаровая.