Станислав Слепёнков о Пугачеве — 3 | Портал Марины Волковой

Продолжаем подборку произведений Станислава Александровича Слепёнкова о Емельяне Пугачеве и пугачевских местах:

Предпосылки к поэме «Причащение»
и решение в ней образа Емельяна Пугачёва

Мой дед, Николай Филиппович Наумов, был коренным саткинцем. Родился он 21 декабря и умер в ноябре 1953 г. от болезни, к сожалению и ныне неизлечимой. Похоронен он на закрытом уже кладбище возле нынешних карьеров Волчьегорско-Степного рудника. Всю свою жизнь он был рабочим саткинского метзавода. По-моему, нигде дальше пределов Челябинской области не бывал, кроме как в 1919 г., когда из Сатки и вообще с Урала вышибали Колчака.

По нынешним понятиям дед был малограмотным. Однако мастерством своим владел в совершенстве – был единственным в Сатке весовым мастером. Я помню, как в ночь-заполночь с завода за ним приезжали на лошадке, что по тем временам считалось роскошью.

Дед был немногословен, стеснителен, молчалив. Но я помню, как он преображался, когда мы бывали с ним вдвоём и бродили по лесу просто так, глядя на всё, что встречалось на пути.

Он был страстно влюблён в землю, на которой жил, любил всё, что было на этой земле, знал и чтил её прошлое. Вёл он себя со мной, 5-7 летним пацаном, как с равным, и рассказывал всевозможные истории, какие слышал ещё от своего деда и про всё то, что пережил сам. Многое мною забыто, но первое знакомство с Емельяном Пугачёвым, с тем местом под Саткой возле бывшего Берёзового моста, где Пугачёв дал бой Михельсону, защищая Саткинский завод, врезалось в мою душу навсегда. Мы часто бывали с дедом на Пугачёвском валу, когда он ещё не подвергался разорению, как в наши культурные и просвещённые дни, и когда ещё «лошадки были власти не в обузу» и было на чём прокатить и побаловать внука.

Я его почему-то снова и снова просил рассказывать про Пугачёва, бродил по валу и не хотел уезжать оттуда. Конечно, тогда, 40 с лишним лет назад, я и предположить не мог, что семена, посеянные дедом, дадут неплохие всходы. Да и дедушка не подозревал, что из пацанёнка в коротких штанищках получится какой-никакой мастер слова. Просто он рассказывал про то, что любил сам. А я умел слушать.

Так что главным «виновником», что поэма «Причащение» существует, я считаю дедушку своего, Николая Филипповича Наумова.

Потребность излить душу, вернее, вылить из неё Пугачёва, которому там становилось тесно, возникла как-то сразу. У художников и у нас, пишущей братии, такое называют «на едином дыхании». Действительно, написана поэма, со всеми её доработками, переработками, перепечатываниями меньше, чем за три месяца. Вот уж действительно, на одном дыхании. Хотя в поэме – около полутора тысяч строк.

Цель поэмы – не описание исторических событий, которые и так широко известны. Цель – осознание личности любимого героя по своему, проникновение в его внутренний мир, раздвоение его личности.
Я поставил перед собой вопрос:
— Если бы я был Пугачёвым, то что бы я чувствовал, внешне нося личину царя, а в душе оставаясь Емельяном?
Вот ответ на этот мучительный вопрос и стал стержнем поэмы. Остальное служит фоном.
Не искажая исторической действительности, я хотел, чтобы србытия проходили именно на моей родной саткинской земле, а такое автору произведения художественного – позволительно.

Факты, описанные мной, были, или вполне могли быть. Читатели, знакомые с поэмой, не найдут ни одного фальшивого слова, ни одной неубедительной строчки. Для себя же я сделал важное открытие: белый нерифмованный стих, которым написана поэма, обладает гораздо большими возможностями при создании произведений эпических, чем обычный стих, скованный рифмой.

Перед написанием поэмы я знакомился с доступными мне материалами по волнующей меня теме. Перечитал (и не один раз) «Капитанскую дочку» и «Историю Пугачёва» А.Пушкина,
«Салавата Юлаева»и С.Злобина,
«Пугачёвский бунт на Урале и в Зауралье», очерки по полицейским протоколам времён подавления восстания. Дмитриева-Мамонова. (С-Петербург, 1907),
«Сатка в восстании Пугачёва» Г.Нестерова в 9-ти номерах «Саткинского рабочего»,
«Занимательная история Карагайской горы» В.Чернецова в 6 номерах «Саткинского рабочего».

Всегда буду признателен моим землякам-краеведам Г.Нестерову и В. Чернецову за их заботу о сохранении прошлого саткинской земли и за предоставленные мне материалы для моей работы.
И великая благодарность дедушке моему за его светлую человеческую душу, которой не коснулось безразличие наших нынешних дней.

С.Слепёнков 02.09.81.

Причащение

Собрату по перу и наставнику

А.Херсонскому

Причащение
Собрату по перу и наставнику
А.Херсонскому

Рождалось лето.
Сухо.
Многотравно…
Людского гнева буйствовал пожар:
Народ тряхнул империей Российской,
Подняв дубину на купцов и бар…
Давно молва упорная ходила,
Что не за далью в жизни перемены,
Что час пробьёт –
объявится в России
Народный покровитель и заступник.
И он пришёл:
мужицкий царь,
надежда,
Собрал в одно обиженных и битых,
Зажёг мечтой красивою о воле
И за собой отверженных повёл…
Мужик давно под плетью изнурился
И в золотую веровал строку,
Которую,
по слухам,
хоронили
Под крепкими замками от народа
Попы да кровопийцы господа.
И той строкою добрый государь
Своих людишек жаловал свободой
И навсегда землёю наделял.
И не велел чинить обид народу,
И притеснений всяких не чинить,
За что и пострадал неимоверно
От своенравной царственной супруги.

Донской казак,
бродяга
и раскольник,
Умом незаурядный человек
Горячим сердцем,
мудростью крестьянской
Любил людей понятливо и верно,
Поскольку сам до донышка изведал
Из горькой чаши доли всенародной.
Он понимал, что люди избавленья
Ждут от царя,
и больше ниоткуда,
И потому,
чтоб дело совершилось,
Однажды царским именем назвался,
И занялось пожаром Приуралье!
Но мало кто из приближённых ведал,
Что он совсем не Пётр,
не император,
А Емельян Иваныч Пугачёв.
Ему давались скорые успехи,
Встречал народ повсюду хлебом-солью,
А он вершил пощаду и расправу:
Кто покорялся – жаловал не скупо,
Строптивых вешал, жалости не зная,
И говорил, оправдывая это:
«Всё зло на свете – злом же истребляю,
За кровь людскую – кровью же беру,
И не оставлю,
что давно замыслил,
Иных путей не вижу к избавленью!»
Гроза уже тревожила столицу.
Екатерина меры принимала,
И шли войска, ведомые умело,
Пресечь крамолу в далях Приуралья.
А где уж там: с ватагами шальными,
Не знавшими, ни тактики, ни строя
Перед штыками стройных батальонов
С одним горячим сердцем устоять!
Под Оренбургом вышла неувязка,
Но Емельяну крыльев не сломали,
Не оборвали соколу полёта.
Безвольный сник бы,
и склонил повинно,
Моля пощады,
голову свою.
А он в конфузе твёрдым оказался:
Подался в горы,
к заводским поближе,
Где можно было пушками разжиться
И раздобыть другое снаряженье,
И где его заводчина встречала
И пополняла войско полнокровно.
Там видел он, что люди заводские
В своём усердье более надёжны,
Друг с другом крепче спаяны на деле
И зорче видят недруга и друга,
И озорства не делают впустую.
Что ни завод,
то полк почти готовый
Из кряжистых,
упорных, как железо,
С голодными глазами мужиков.