Станислав Слепёнков о Пугачеве — 4 | Портал Марины Волковой

Предлагаем вам подборку произведений Станислава Александровича Слепёнкова о Емельяне Пугачеве и пугачевских местах:Первая часть поэмы «Причащение» здесь:

Был будний день по-праздничному светел:
Раскинул небо май над тополями,
Людские души он пьянил без хмеля,
До края нежной синью наливая.
В отвалах шлака корчилась кобыла,
На коей спины плетью обдирали,
А сам Лугинин, лиходей из первых,
Владелец рук рабочих и завода,
Удрал дня три тому назад от кары,
Кровавые сокровища запрятав
На Лунной речке,
да, по слухам,
где-то
В пещере каменной на склоне Карагая.
Но было не до золота народу,
Когда свобода крылья расправляла.

Встречала Сатка звоном колокольным,
Катился валом люд на Луговую.
Весенний ветер колыхал хоругви
И шевелил расшитыми концами
На диво белых новых полотенец,
На коих хлеб и полные солонки
Несли благообразные старшины
От заводских работных по ремёслам:
От доменных,
от кричных,
от плотинных,
От пушечных,
от сабельных и прочих.
В малиновом кафтане с галунами
На тонконогом белом жеребце
В сопровожденьи ближних атаманов
Неспешным шагом сквозь толпу народа
Под майским солнцем ехал Пугачёв.
Не грозен был.
Весёлыми глазами
Выглядывал молодок попригожей
И кланялся направо и налево:
— Здорово, детушки!
— Будь здравым, государь!
Кричал народ ответно.
И с охотой
Теснились люди к белому коню,
Ловили полы царского кафтана
И целовали, слёзы не скрывая.
-Ура, ура надёже-государю!
— Навеки слава батюшке-царю!
— Дождались ноне праздничка Христова!
Был Пугачёв не менее доволен
И встречей,
и веселием народа,
Но всё же больше радовался вести,
Ещё вчера разведкой принесённой
В его шатёр,
где встречу с Салаватом
По русскому обычаю справляли.
А весть была:
что в Саткинском заводе
В достатке пушек воинству царёву,
И что хранится пороху изрядно,
И что работных сотни три и больше
Ждут только случай в войско поверстаться.
Всё было очень вовремя и кстати,
Поскольку следом роты Михельсона
Уж шесть недель преследованьем шли,
Не упуская случая вцепиться,
Как рысь в загривок,
в войско Пугачёва.
И лишь недавно малость полегчало,
Когда на них джигиты Салавата
Всей силой под Кигами навалились
И хитростью на время увели
В медовые башкирские просторы.
От Михельсона много беспокойства,
Но Пугачёв был всё же справедливым:
Умён полковник, делен и рискован,
Не ровня Кару или Декалонгу,
Которых потрепали под Челябой.
Силён противник –
значит больше чести
На ратном поле дать отпор такому,
А то и верх,
быть может,
одержать!

На взгорке перед площадью Соборной
Над речкой Саткой на траве весёлой,
На дорогом,
из Персии, ковре
Уже стояло кресло государю,
Обтянутое бархатом вишнёвым.
Смеялось солнце с майской голубени
И с рукояток сабель позолотой
Стекало на весёлую траву.
Завод в низине не дымил привычно,
Не слышалось ни грохота, ни гула,
Зато гудела выпуклая площадь
Людским прибоем весело и грозно,
А надо всем зловещие глаголи
Уверенно раскачивали петли.

Сошёл с коня неспешно Пугачёв.
Два дюжих казачины государя
К лугининскому креслу подвели
И за спиной недвижимые встали.
А местный поп с похмельными глазами,
Успев уже из штофа причаститься,
Стоял почти что рядом с государем
И крест держал…
Приказчик Половинов
Был первым дан на суд и на расправу.
— Скажите, детушки,
а лют ли был приказчик?
— Гораздо лют, заступа-государь!
В вину нам ставил всякую промашку
И правил суд едино –
батогами!
Сам не гнушался руку приложить:
Собственноручно плетью управлялся.
— А забижал ли немощных и малых?
— И это было,
батюшка ты наш!
Ванюшку Нютина до смерти запорол,
За то,
что Ванька,
в бабки забавляясь,
В сапог ему битою угодил.
А стариков Наумовых зимою
В мороз босыми по снегу гонял.
Опять за то,
что ихняя козушка
Сенца клочок из воза ухватила,
Когда к нему,
приказчику,
в подворье
Сенной обоз припёрли мужики.
Не выжили Наумовы с той казни!
Стал хмур и недоволен Емельян,
Но всё ж с лица угрюмую суровость
Сумел согнать,
и помягчел немного:
— А что же ты ответишь, человече?
Быть может, есть и добрые дела,
Да только в гневе детушки забыли?
— Есть добрые!
На праздники святые
За здравье мужиков молился в церкви,
Поклоны бил,
великий государь,
И свечи жёг за грешников усопших.
Я и тебя молитвой не оставлю!
— Ну, вижу, вижу.
Добрые дела! –
Угрюмо усмехнулся Пугачёв.
Из кресла встал,
В глаза людские глянул
И страже понимающей кивнул:
— Бог не осудит, думаю.
Повесить!
Купец Ширинкин – тот белее мела
Уже давно недвижимый лежал.
Дышал едва,
на ум не шли молитвы,
Нутром всем чуял старый лиходей,
Что не спастись ни золотом, ни лестью.
Увяз купец в бессовестных проделках,
Открытых государю принародно.
— Э-э, знаю это племя кровопивцев!
Дерут с людишек шкуры беспощадно,
И сколь не набивали бы мошну,
Всю жизнь свою,
как волки,
ненасытны
Без покаянья вздёрнуть!
И немедля!.
Махнул рукою резко Пугачёв,
И величаво в кресло опустился.
Евлампий – поп, хулитель и расстрига,
И кабаков весёлый завсегдатай
Крестом небрежно вздёрнутых обвёл
И тут же сплюнул с явным облегченьем.
Потом судили шушеру помельче,
И компанейщиков, и прочих дармоедов
Всех непокорных в старице топили –
Неподалёку тут же, под обрывом.
Других макали просто с головою
И гоготали вволю,
от души
Над синими телами виноватых,
Над мокрыми,
мочалом,
бородами,
И в шею гнали выкупанных прочь.
Евлампий-поп, согнав с лица ехидство,
Торжественно и важно объявил,
Что, кто желает в войско поверстаться
И государю правдою служить,
Пусть принародно в этом присягает.
И сотен пять работных мужиков
На площади упали на колени
И повторяли следом за попом:
— Я, войска государева казак,
Клянусь единым богом всемогущим
До капли крови малой и последней,
И не щадя для дела живота,
Служить святою правдой государю!
И громыхала площадь исступлённо
Под майским небом в шелесте хоругвей:
— Клянусь!
Клянусь!
Клянусь!..
Встал Пугачёв,
народу поклонился:
— Спасибо,
детушки,
за ласку да за верность!
Вам кланяюсь челом своим нижайше,
Не различая возраста и званья,
И русским,
и других племён народам,
Моя вам милость царская и сердце,
И праведные помыслы мои!
И площадь отвечала восхищённо:
-Вовек живи,
великий государь!
А Пугачёв в порыве вдохновенья,
Волнения не в силах удержать,
Бросал в народ:
— Не мне, не государю,
А низко,
низко кланяйтесь себе.
И делу превеликому,
и правде,
За коей вас в неведомость зову.
И в сечах недалёких не сломитесь,
Держите клятву,
как отцово имя –
Другой дороги к правде не сыскать!
–Ура,
ура,
великий государь –
Опять толпа неистово ревела,
И солнце потрясённое качалось,
И май на ветках листьями шумел.
— Теперь ступайте, детушки к работе.
Потребно нам для войска снаряженье.
Уж потрудитесь с честью государю,
А я вас всех ничем не обойду!
А ввечеру пожалуйста на праздник
В лугининские бывшие хоромы.
Народ послушно начал расходиться,
Толкуя вслух про мудрость государя,
Про доброту его и справедливость,
Про суд правдивый и безволокитный.

— Царь-батюшка!
Великий государь! –
Через толпу парнишка продирался.
Глаза синели, как над Саткой небо,
А кудри, словно спелая пшеница,
Над ними разметались непокорно.
— Царь-батюшка,
дозволь сказать словечко,
Дозволь просить о милости тебя!?
Глаза у Пугачёва потеплели,
Он потрепал по холке жеребца,
Не стал в седло нарядное садиться,
А с добротой разглядывал парнишку,
Должно быть, с сыном собственным равняя.
— Ну, что тебе?
И кто ты, и откуда?
И чем могу я милость оказать?
— Да здешний я,
Мысовых я Егорка!
Аль ты про нас ни разу не слыхал?
Тому лет семь похоронили мамку,
А в эту пору в позапрошлом годе
На домне насмерть тятя угорел.
— Да как отца-то кликали?
— Федоткой!
— А-а, вон ты чей!
Слыхал, Егор Федотыч!
Ну как же можно было не слыхать:
Отец твой знатной славился работой!
Слыхал, слыхал, —
И кудри у Егорки
Ещё сильней рукою растрепал.
— О чём ты просишь,
сын Мысов Федотов?
— Возьми с собою, батюшка, в походы,
Дозволь с тобою рядом находиться,
Оберегать от недругов и зла!
— Ишь ты каков!
По нраву государь-то?
Должно быть люб,
коль детская душа
Как на тепло зимою потянулась.
А сколь те лет?
— Тринадцатую вёсну
Живу на свете.
Роблю в углежогах,
За «кабанами» ныне доглядаю.
— Раненько быть тебе ещё в работе,
Да в этакой угарной да чумазой,
Но и в походы,
мыслю,
рановато,
Неладно это – людям воевать!
Да жизнь идёт пока не так,
как надо,
Вот человек оружье и хватает,
И кровь собратьев цедит как водицу
Иван Грязнов!
Возьми к себе вояку.
Получше только парня обиходь,
Чтоб человек не маялся сиротством.
Лошадку посмирнее пригляди,
Да приодень,
да не жалей харчишек,
Ишь худ-то как:
одни глаза да кожа.
— Всё сполню, государь! –
Иван лукаво
Егорке подмигнул и,
взяв за плечи,
Повёл в мечту, что грезилась парнишке.