Станислав Слепёнков о Пугачеве — 5 | Портал Марины Волковой

Предлагаем вам подборку произведений Станислава Александровича Слепёнкова о Емельяне Пугачеве и пугачевских местах:Первая часть поэмы «Причащение» здесь:
Вторая часть здесь:

III

Сгорал закат над Карагай-горою…
Окошки изб не теплились лучиной
На каменистом склоне,
как обычно —
Работных избы нынче пустовали.
Стекался люд к лугининским хоромам
Десятками и сотнями ручьёв
И заполнял и двор, и переулки,
И улицу весенним половодьем.
Тянуло влажной свежестью от пруда,
А на его поверхности зеркальной
Дробила с гулким бульканьем круги
Вечерняя непуганая рыба.
Ревели окна барского покоя
Разойной песней пьяных атаманов.
С немалой чашей горького вина
Сам Пугачёв порою подходил
К открытому окну,
и пил «здоровье
Любезных детушек»,
пирующих внизу.
Хмельные люди здравицу ответно
В две тыщи глоток рявкали едино
И снова вволю черпали из бочек,
Добытых из лугининских подвалов.

Хмелели за столами атаманы,
Таили камень злобы к Пугачёву
Строптивые казачьи верховоды
За несогласье с ними на совете:
Ещё недавно,
и за малой чарой
Сошлись они без зова государя
И, обратясь без всякого почтенья,
Потребовали в действиях ответа.
Сверкнул глазами гневно Пугачёв,
Но смял себя,
и замыслы поведал:
— Отсель к Уфе идти нам непременно,
И вызволять Зарубина.
А дале
Дорога ляжет через Каму
Сквозь тамошние крепости на Волгу.
Возьмём Казань,
и путь себе откроем
До самой белокаменной столицы.

А по пути взбунтуем пол-России
И всех дворян вконец испепелим!
Задрав бородку, выскочил Шигаев:
— Слыхали,
что наш батюшка надумал!?
А нас,
верхи казачьи,
поспрошал?
На чарку глядя, Творогов поддакнул:
— Куды пойдём в мужицкуюРасею?
К чему нам этихлапотников толпы
Да сброд твоих заводских мужиков?
Пропахли сами,
небо закоптили –
И днём здесь света белого не видно.
Давай отсель на Яик ворочаться!
Лысов с зимы был зол на Пугачёва:
Повздорили они под Оренбургом,
И с той поры при случае удобном
Как только мог,
всегда противоречил:
— Без мужиков чумазых обойдёмся!
По Яику казачье государство
Без всяких инородцев создадим,
Да, может,
и тебя царём поставим:
Сноровка есть,
да вроде и не глупый.
У Пугачёва скулы затвердели,
Зубами скрипнул,
но опять сдержался.
— С султаном надо дружбишку наладить,
Враждует он с правительством расейским,
И, стало быть, мы пользу не из малых
От этого сумеем получить.
Тут Пугачёв,
не выдержав,
взорвался:
— Ты что несёшь?
Куда зовёшь,
куда?
Надеть ярмо турецкое на шею,
Когда своих господ невпроворот?!
Дерут с крестьян семь шкур они от веку,
А ты для разных нехристей заморских
Готов содрать и десять с мужика?
А может немцам-пруссакам продаться,
Да Фредерику низко поклониться
Да и кормить их,
разных дармоедов?
А что мужик?
Опять потуже брюхо
Затягивай,
полушки выжимай,
Вали в казну –
бездонную утробу?!
Да будет с них!
И так мужик российский
Сохой кровавой кормит пол-Европы,
А сам доныне сытым не бывает.
Не быть тому!
Не будет иноземец
Пока живу,
сидеть на нашей шее!
Народ российский сам добудет волю
И будет жить законами своими,
И никакая тварь из-за кордона
Ему дороги вольной не заступит.
Лысов схватился за кривую саблю,
Успел со свистом выдернуть из ножен,
Но громогласный выстрел пистолета
Прожёг его и кинул на простенок.
И сполз Лысов,
и на полу согнулся,
А сабля,
в пол воткнувшись,
закачалась
— Что?
Наповал?
И поделом собаке!
Не дам народ российский на продажу
Не для того всё дело начинали,
Не для того свободу обещали
Народу православному навечно,
Чтоб потонуть в злодействе и обмане!..
И грохнул об стол с маху пистолетом
Да так,
что штофы – вдребезги по полу!
— Вы стлали мягко осенью минувшей,
Когда меня на Яике ломали
Принять и власть,
и имя государя,
Уже давно истлевшего в могиле.
А ныне –
ишь ты! –
всяк свои оглобли
От государя в сторону воротит,
И всяк диктует собственную волю
А воля есть одна лишь – государя!
Идите прочь!
Не доводите, волки,
Чтоб кровь опять меж нами появилась!

Хмелели за столами атаманы,
И муть души из штофов заливая,
Вразброд орали песни без разбора.
Почти не пил вина Белобородов –
Следил глазами цепко за пирушкой.
Спокойно -трезвым выглядел Грязнов,
И нет да нет глядел на Пугачёва:
Не повторит ли давешнего гнева?
В тот раз рискнул,
и вместе с Кузнецовым
Совет от сердца подал государю,
Чтоб проучил тот дерзкихказачишек,
Да сбил с них спесь,
от войска отделивши,
А всю свою надежду положил
На люд работный:
эти не затеют
Собачьих драк за власть да за богатство.
Был Пугачёв не гневен и приветлив,
Их выслушал сполна,
но отказался:
— Не гоже грызть друг друга, господа,
И от себя вносить раздоры в войско.
Хоть мир и худ,
а лучше доброй ссоры.
На что мы годны,
если будем порознь?
В единстве наша сила и победа,
А потому быть только по сему!..
Пил Емельян,
заметно не пьянея,
В лице лишь больше бледности копилось,
Горели ярче чёрные глаза,
Да мысли жгли и глубже, и острее.
МысовЕгорка тихо,
как мышонок,
Сидел у кромки щедрого стола.
Был парень сыт с недавней голодухи
И сон его отчаянно морил.
Как жеребёнок, тряс он головою,
Сгонял на время липкую истому,
Внимательно глядел на государя,
Ребячьего восторга не скрывал,
Но голубая тёплая волна,
Его в ладони снова принимая,
Укачивала,
будто в колыбели.

— Иван!
Грязнов!
Давай сойдём к народу,
Послушаем, как девицы поют,
Да поглядим, как пляшут на поляне!
А ты, Наумыч, тут понаблюдай:
Быть атаманом скоро под столами!

Спустились вниз.
Бодрящая прохлада
Хмельной угар из крови выгоняла,
И освежала доброе веселье
Простого бескорыстного народа.
— Навеки слава батюшке-царю!
— Ура, ура надёже-государю! –
По всей толпе прокатывалось гулом
И чистым эхом с пруда возвращалось.
Мастеровой приятного обличья
Степенно к Пугачёву подошёл,
Снял шапку и с достоинством промолвил:
— Не гневайся, великий государь!
Дозволь-ка мне от имени народа
Просить тебя из чаши малахитной
Испить вина в честь ладного веселья,
За наше дело общее и волю,
И за здоровье подданных твоих.
Волной тепла обдало Пугачёва.
Он принял чашу тонкого узора,
Сказал душевно,
комкая волненье:
— Отец,
спасибо за слова привета!
С душой открытой пью вино хмельное
За здравье всех, за сладкую свободу,
За наше нерушимое единство!
С обеих рук, до дна,
не отрываясь
Из чаши выпил, словно совершая
Торжественный и радостный обряд,
И поясным поклоном поклонился…
Народ почти вплотную к Пугачёву
Приветливый и радостный стоял.

И вдруг как будто молния по сердцу
Скользнула ослепительным ожогом,
И хмеля будто вовсе не бывало,
И будто всё куда-то подевались,
И стало пусто.
Только лишь она
Одна была!
Одна она стояла –
Красавица из сна или из сказки:
Под пышной грудью руки уложила,
Глаза зелёным пагубно горели,
Из-под платка тяжёлыми ручьями
Текли на плечи бронзовые пряди,
И влажно губы таяли в улыбке.
Она глядела в очи Емельяну
По-бабьи мудро,
просто
и призывно.

— А кто же ты,
красавица такая?
— Дуняша я, великий государь!
— Откуда ж ты?
— Да сатцкая с рожденья.
Иван Невзоров батюшку зовут,
Плотиннымробит в нашенском заводе.
А матушка по кружеву горазда.
Да и меня к тому же приучила.
Живём своим домишком в Карагае
На самой круче каменной.
Отселя
Пожалуй,
и не сразу разглядишь.
Обвёл глазами гору над заводом
И ничего, конечно, не увидел:
Дуняша свет как будто заслонила
И придушила вольное дыханье.
— Ох, хороша! –
И взял её за плечи,
Прижал к себе,
и жадно целовал
Припухшие податливые губы.
Толпа едино ахнула, и смолкла…
Потом уж кто-то гаркнул разудало:
— Ох, горько, братики! –
И взмыло
К вечерним звёздам отголосье:
— Горько!!
— Дуняша, жди! Сватов пришлю по чести!
— Ой стыдно как…
Да ладно,
присылай…
Пошёл к крыльцу упругими шагами.
Душа на крыльях радости летела,
И сердце билось молодо и гулко.
Как будто с плеч из полных сорока
Свалил по малой мере – половину!
— Иван, коль хошь,
на воле оставайся.
Господ полковников я сам расшевелю.
Забудем зло.
Гуляй, народ свободный!

В хоромах свечи мутно оплывали,
А за столом – кто в лес,
кто по дрова.
Объедки в винных лужах громоздились
И зелье в штофах холодно синело.
— А где же песни,
братья-атаманы?
— А где ж веселье,
Графы-господа?
Налил себе в подаренную чашку,
Единым духом выпил,
не куражась,
Обвёл застолье весело глазами,
К Егорке подошёл и осторожно
Рукой погладил золото вихрей.
— Проснись, Федотыч!
Дитятко, проснись!
— Ступай-ка спать.
Давай сопровожу я.
На руки поднял квёлого Егора,
Понёс мальчонку в спальные покои,
А тот спросонья только улыбался,
За шею Емельяна обнимая.
Но лишь мальца в перину опустил,
Проснулся парень,
видно с непривычки
К изнеженной господской благодати.
В ногах его весёлый Пугачёв
Сидел, на спинку боком навалившись,
Крутил на палец прядку бороды,
Мечтательно о жизни рассуждая:
— Эх, жить бы нам с тобой
Егор Федотыч,
Не в этакие – в добрые бы годы,
Да рабства бы господского не видеть.
Ну, ничего!
Свободу завоюем,
Я власть свою законную верну –
Тогда ходи и езди по России,
Любым, по сердцу, делом занимайся,
И не господ тебе, и не плетей!
Земля, вода,
все малые травинки –
Не барские владенья,
а твои!
Вот жизнь пойдёт!
Не жизнь, а чудо-сказка!
А что бы ты при энтой жизни робил?
-А я,
царь-батюшка,
умею рисовать
Зверей и птиц,
и даже человека
В работе ли,
при воинском ли деле.
А хошь,
тебя могу изобразить?
-Ну, молодец!
Вот это молодец!
И удивил же ты, Егор Федотыч!
Не всякому талант такой даётся!
Вот власть возьму –
пошлю тебя учиться
Куда-нибудь к французам-англичанам,
И будешь ты Российский живописец!
Ну, что ли по рукам?
-Ох, батюшка, спасибо!
Вовеки доброты не позабуду,
А выучусь – тебе же отслужу!

И оба-два надолго замолчали,
О самом сокровенном размышляя:
Один – о странах дальних и заморских,
Другой – о том, что ближе и доступней –
О карагайской пламенной Дуняше.
Ещё о том, что сбросить бы заботы,
Прощенья у народа попросить,
Зажить бы с Дуней просто Емельяном.
Рожать детей,
покуда силы бродят,
Со всеми вровень робить ради хлеба.
А по ночам –
по-своему любить…
— А слышь, Егор!
Я вовсе и не царь!
Простой казак я,
Емельян Иванов,
И с прозвищем обычным – Пугачёв.
В войну до чина, правда, дослужился,
Да не по мне кроили офицерство.
-Да как же так?
Да как же, государь?
Вскочил Егорка. Рот – по- лягушачьи,
И словно блюдца синие-глаза!
Потом стремглав на улицу умчался
И одиноко меж людей шатался,
Признаньем Пугачёва оглушённый.
В глазах кипела детская обида:
Ещё послать учиться обещал!
Ещё кинжал свой царский подарил,
А он не царский вовсе. А обычный!
Наткнулся на Грязнова.
-Дядя Ваня!
Пойдем-ка на сторонку отойдём,
Скажу тебе я тайну по секрету.
Иван спокойно выслушал парнишку,
Взял за плечо, и к берегу повёл.
-Не новость это,
друг ты мой Егорка!
Конечно, царь наш батюшка – не царь.
Какой же царь отдаст народу землю,
А равно волю и другое диво?
И всё ж доподлинный он царь –
Наш Емельян Иваныч Пугачёв!
Да только не дворянский,
а мужицкий.
Народом он на царствие повенчан,
Вот потому и клонится к народу.
Ведёт его к свободе долгожданной
И жизнь отдаст, не думая,
за волю.
Такой вот царь он.
Понял ли Егорка?
Он вождь народный,
а она повыше
пусть самого великого царя!
-Ну,
хватанул ты ноне,
дядя Ваня!
Да разве есть кто выше-то царя!
-Народ,
Егорка,
выше всех на свете.
И, значит, вождь наш,
Признанный народом,
Главней,
чем самый главный император!